Читать интересную книгу ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ - Борис Раевский

Он бежал в шестнадцатой паре. Ждать еще долго. Очень долго. Важно — не перегореть до начала забега.

«Надо отвлечься», — велел он себе.

Вспомнилось почему-то ПТУ. Как он однажды резко повернулся и локтем — прямо мастеру в нос. Мастер был пожилой, лысый. И удар пришелся так неудачно. Из носа — сразу кровь.

Девчонки заохали, заахали, уложили мастера на кушетку, к переносице — тряпку с холодной водой. А он, Витька, стоял рядом, безнадежно опустив руки, и чувствовал себя жутким преступником.

…Он повернулся на раскладушке, усмехнулся. Перед закрытыми глазами появилась Танька. Вот по телевидению передают балет.

— Пап, а почему только низенькие тетеньки танцуют?

И все — на цыпочках, все — на цыпочках? Чтобы думали, что они высокие, да?

А вот она пришла из детсада. С гордостью объявляет:

— Сегодня я пятерку заработала. За шею!

Но потом и Танька, и ПТУ — все пропадает. Перед глазами — только лед, гладкий, сверкающий, как намыленный.

И он, Виктор, на этом льду.

Сколько их было, этих очередных, ничем не примечательных тренировок?!

И Карашьянц тут же. С секундомером, как всегда. И как всегда, серьезный, безулыбчивый. Виктору иногда кажется — он вовсе никогда не улыбается, этот Карашьянц. Просто не умеет улыбаться. Но мужик он стоящий, твердый. И все понимает, без слов.

Жаль, сегодня его здесь нет. А впрочем — и без него все будет ол-райт.

Недаром же они набегали шесть тысяч километров. Шесть тысяч! Шуточки!

Это на катке. А летом на роликах сколько?! И не сосчитать!

Он вспомнил, как визжала от восторга Танька, когда он возле дома гонялся по асфальту на роликовых коньках, и умехнулся.

И к тому же лед нынче!.. Не лед — сказка!

На всяком «классном» катке лед- предмет особой, нежной заботы.

Его заливают не простой водой, а дистиллированной, чтобы был он более «скользкий». В дистиллированной воде нет солей, а их, особенно солей кальция, много в обычной воде, и они тормозят бег. Потом лед «шлифуют» горячей водой. Покрыв лед тонкой пленкой, она растапливает все мельчайшие бугорки, идеально выравнивает беговые дорожки. Вдобавок их еще обрабатывают специальными машинами.

Так ухаживают за льдом на каждом катке высокого класса. Но этот каток в маленьком шведском городке особенно славился во всем мире. Он был как бы специально создан для рекордов…

…Виктор лежит на раскладушке. А в ногах — молоточки. Маленькие такие четкие молоточки. Они стучат, как невидимые часы. Тук-так, тук-так. Они всегда начинают стучать у него в ногах — в икрах, и в голени, — когда старт неумолимо надвигается, когда остается совсем уж немного.

По трансляции объявили: закончила дистанцию седьмая пара. Вот ушла восьмая…

Прикрыв глаза, Виктор видит себя в зале. Он лежит на спине и ногами выжимает штангу. И раз, и два, и пять…

А штанга — не игрушка. Сто сорок килограммов. Он всегда любил работать с большими весами.

И шесть, и семь, и десять…

Сколько же тонн металла он так вот перетаскал? Наверно, не один железнодорожный состав…

Дверь раздевалки открылась. Вошел Андрей. Молча стоял у входа. Лицо у него было какое-то странное: то ли торжественное, то ли огорченное.

— Ты чего? — спросил Виктор.

Андрей промолчал. Потом сказал:

— Давно лежишь?

Виктор неопределенно качнул головой.

— А ну, встань…

Было в голосе Андрея что-то такое, что заставило Виктора вскочить.

— Что? — спросил он. — Что стряслось?

Андрей молча вышел из раздевалки. Вслед за ним заторопился и Виктор.

Сперва он даже не понял — что такое?

Ясный, звонкий денек — где он? Неужели каких-нибудь полчаса назад, всего полчаса назад, было глубокое, прозрачное, сине-зеленое небо и зеркальный лед? Теперь небо опустилось, провисло низко, и было оно серое, словно затянутое тусклой мешковиной.

И с него, с этого безрадостного неба, сыпались мелкие, почти неощутимые капельки, скорее, даже не капельки, а пыль, мельчайшая водяная пыль.

Это было так дико, так невообразимо нелепо! Первенство Европы по конькам, зима — и вдруг, невесть откуда, дождь?!

— Такие пироги… — сказал Андрей.

Виктор глянул на трибуны. Зрители сидели нахохлившись, прикрывшись газетами, подняв воротники. Зонтов вот только не было. А то б совсем весенняя картинка.

— Все равно, — хрипло пробормотал Виктор. — Все равно… Я обгоню Ильина.

Андрей махнул рукой:

— Брось! Ты ведь не ребенок.

— Все равно! — с яростью повторил Виктор.

…А еще через полчаса он стартовал: шестнадцатая пара. К тому времени дождь усилился. Лед теперь был уже сплошь покрыт тонким слоем воды.

С выстрелом стартера Виктор яростно рванулся вперед. Он бежал с таким ожесточением, словно хотел доказать и себе, и погоде, и судьям, и вообще всем, всем — ничто не может помешать ему. Ничто!

Он бежал, как будто призом была жизнь, его собственная жизнь.

Острые лезвия его коньков резали лед и разбрасывали сверкающую воду.

Первый круг он прошел за 38,4. Всего на секунду хуже Ильина. И это под дождем!..

Но второй круг, несмотря на все усилия, он уже не смог одолеть так быстро. А на третьем скорость еще упала.

Болельщики на трибунах понимали: это нелепо — пытаться показать хорошие секунды на таком льду. На всем стадионе, пожалуй, один только Виктор Бантиков не понимал этого. Не хотел понимать…

Так он и шел. Всю дистанцию. С яростью и безмерным упрямством.

На финише секундомеры показали: 8 минут 44,7 секунды. На двенадцать секунд отстал от Ильина…

Двенадцать секунд…

Это и много и мало. Много — если все «нормально» и один скороход проиграл другому целых двенадцать конькобежных, длинных, как годы, секунд. Мало если один бежит по льду, а второй — по воде.

Прихрамывая, спотыкаясь от усталости, вмиг словно постаревший и осунувшийся, — медленно брел Виктор в раздевалку.

Рядом молча шагал Андрей.

Они прошли по асфальтированной, покрытой льдом дорожке мимо группы девушек, мимо снегоочистительной машины, мимо полицейского.

У дверей раздевалки они остановились.

— Обидно, — сказал Андрей. — Жуть, как обидно.

Виктор не ответил.

Еще бы не обидно! Шесть тысяч тренировочных километров! Считай — шесть бочек пота. И вагоны металла… И вот, когда победа почти рядом…

И, главное, — если бы это впервые! Ведь сколько раз встречался он с Ильиным! И каждый раз, в опасный момент, фортуна спасала чемпиона. Ну, будем справедливы, дело не только в фортуне, и сам Ильин, конечно, неплох, но в решающий миг, как и сегодня, «спортивное счастье» почему- то обязательно поворачивалось своим улыбающимся лицом к Ильину. Да, непременно, лицом — к Ильину и спиной — к нему, к Виктору Бантикову.

Виктор глядел на притихшие, словно мертвые трибуны.

— Все равно, — хрипло пробормотал он. — Завтра я этого Ильина…

Андрей кивнул.

Да, он не сомневался. С Витькиным фанатичным упорством можно горы свернуть. И, конечно, не сегодня — так завтра, не завтра — так через год, но Витька своего добьется.

Андрей, задумавшись, молчал.

Виктор вдруг вспыхнул.

— Не веришь?

— Верю! Верю! Конечно. Завтра ты этого Ильина — на лопатки…

Многоборье-то продолжалось. Завтра предстояли забеги на тысячу пятьсот и десять тысяч метров.

— Да. На лопатки, — сказал Виктор.

Тяжело повернулся и вошел в раздевалку.

СУДЬИ РЕШИЛИ…

Геннадию Шаткову- неоднократному чемпиону страны.

орис Щетинин долго разглядывал фотографию Пьера Соммера. Да, ничего не скажешь — симпатичный парень.

Корреспондент изловчился: заснял его в тот момент, когда Пьер, смеясь, вскинул на огромной ладони, высоко над головой, своего трехлетнего сына. Карапуз, очевидно, уже давно привык к подобным трюкам: не робея, восседал на отцовской ладони, где-то под самым потолком, в восторге дрыгал толстыми ножонками, и вся его милая мордашка расплылась от счастья.

Такая же улыбка освещала и лицо Пьера Соммера.

Борис взял другой журнал. Опять Пьер Соммер. На этот раз — на ринге. О, тут он совсем иной! Тяжелый взгляд исподлобья, тяжелые, чуть сутулые плечи, широкие брови (наверно, не один шрам рассекает их).

Да, «рубака». Из тех, кто главным считает атаку. Во что бы то ни стало. Напролом. Сокрушить, смять, подавить… Пусть сам я получу десять ударов, но и противнику нанесу столько же. Кто из нас крепче? Кто выстоит?

Борис отодвинул журналы, задумался.

«А может, и Пьер Соммер сейчас вот так же… Придирчиво изучает мою физиономию?».

Он усмехнулся.

Если бы Пьер Соммер сейчас и впрямь так же дотошно рассматривал фотографии Бориса Щетинина, облик русского удивил бы его.

Какое-то совсем «не боксерское» лицо. Неужели этот ленинградец провел уже сто шестьдесят два боя?! Прямой тонкий нос (ни разу, наверно, не перебит). Длинные изогнутые брови; на них тоже не видно шрамов. И уши… Не расплющены, как зачастую у боксеров.