Читать интересную книгу История моей жизни - Джакомо Казанова

Но вот бьет два часа, напоминая, что любовь и изысканный ужин ожидают меня и готовы доставить новые наслаждения. Карманы мои полны серебра; я выхожу из ridotto, лечу на Мурано, иду в дом, вхожу в комнату и, как мне кажется, вижу М. М. в монашеском платье, что стоит спиною к камину. Я приближаюсь, хочу взглянуть на ее изумленную физиономию — и застываю как вкопанный. Предо мною не М. М., но К. К. в одежде монахини; удивленная не менее моего, она, остолбенев, не может вымолвить ни слова. Рухнув в кресло, я пытаюсь прийти в себя от изумления и снова собраться с мыслями.

Увидав К. К., я был словно поражен громом. Душа моя, как и тело, застыла в неподвижности, не находя выхода из тупика.

Шутку эту сыграла со мною М. М., говорил я себе; но как она узнала, что я любовник К. К.? Значит, К. К. выдала тайну. Но если она меня предала, то как она смеет являться мне на глаза? Когда б М. М. любила меня, как могла бы она отказаться от удовольствия меня видеть и послать ко мне соперницу? Это не снисходительность — так далеко она не заходит. Значит, это знак презрения, это оскорбление и обида.

Самолюбие мое не преминуло породить веские доводы, дабы отвергнуть возможность подобного презрения, но тщетно. Дрожа от угрюмого негодования, я раз за разом делал вывод: меня провели, обманули, заманили в ловушку, отвергли.

Целых полчаса провел я в мрачном молчании, уставив взор на лицо К. К., каковая в еще большем замешательстве и недоумении, нежели я сам, глядела на меня: ведь я был не кто иной, как та самая маска, что так дурачилась в монастырской приемной.

Я любил М. М. и явился сюда лишь ради нее, а потому мне было неловко поступить, что называется, как умному человеку, и заменить ее другой — хотя я нимало не отвергал К. К., и достоинства ее, по меньшей мере, не уступали достоинствам М. М. Я любил ее, обожал — но в тот момент должен был обладать не ею. Разум мой восставал против подобного надругательства над любовью. Мне представлялось, что если я решусь оказать почести К. К., то стану достоин презрения; мне казалось, что честь не позволяет поддаваться на подобную уловку; а сверх того я расположен был упрекнуть М. М. в несвойственном любви безразличии, в том, что она никогда не поступала так, чтобы доставить мне удовольствие. Добавим еще и то, что мне неотвязно представлялось, будто она в укромном кабинете дома, и друг ее вместе с нею.

Мне следовало наконец принять какое-то решение — не мог же я провести здесь всю ночь в этой маске и в полном молчании. Я подумал, не уйти ли мне, тем более что ни М. М., ни К. К. не могли быть уверены, что Пьеро — это я; но отвергнул с ужасом эту мысль, представив, сколь великое потрясение суждено чистой душою К. К., когда она узнает, что Пьеро — это я. С величайшим огорчением думал я о том, что уже и в эти минуты она заподозрила, кто перед нею. Я был ее муж, ее соблазнитель. От этих мыслей сердце мое разрывалось на части.

Внезапно мне представляется, что я угадал правду: если М. М. и впрямь в тайном кабинете, она появится, когда сочтет нужным. В этой мысли решаюсь я остаться. Развязав платок, которым, вместе с белою маскою Пьеро, была обмотана моя голова, я открываю лицо, и прелестная К. К. успокаивается.

— Это мог быть только ты, — говорит она, — но все равно я облегченно вздыхаю. Кажется, ты был удивлен, увидев меня. Значит, ты не ожидал встретить меня здесь?

— Конечно, я ничего не знал.

— Я в отчаянии, если огорчила тебя, но я ни в чем не виновата.

— Любимая моя, иди я обниму тебя. Как можешь ты думать, будто я, увидев тебя, способен огорчиться? Ты по-прежнему лучшая моя половина; но прошу тебя, помоги душе моей выйти из жестокого лабиринта, где она заплутала, — ведь попасть сюда ты могла, только выдав нашу тайну.

— Я? Никогда я не смогу тебя предать, даже под страхом смерти.

— Как же ты оказалась здесь? Как же милая подруга твоя обо всем догадалась? Ни один человек на свете не мог сказать ей, что я твой муж. Быть может, Лаура…

— Лаура верна мне. Дорогой друг, я не могу ничего понять.

— Но как же ты согласилась на весь этот маскарад, на то, чтобы прийти сюда? Оказывается, ты можешь выходить из монастыря — и ты до сих пор скрывала от меня столь важную тайну?

— Неужто ты мог поверить, что я бы не рассказала тебе столь важную вещь, когда б хоть раз выходила за пределы монастыря? Сегодня я впервые, тому два часа, совершила подобный поступок, и ничего нет проще и естественней причины, заставившей меня это сделать.

— Так расскажи мне обо всем, дорогой друг, я сгораю от любопытства.

— Оно дорого мне; скажу все, как было. Ты знаешь, как мы с М. М. любим друг друга; нас связывают самые нежные узы — ты мог убедиться в том из моих писем. Итак, два дня назад М. М. просила аббатису и мою тетку дозволить мне спать в ее покоях вместо послушницы, у которой случился сильный насморк и которая отправлена была со своим кашлем в больницу. Разрешение было дано, и ты не можешь вообразить, с каким удовольствием смогли мы наконец улечься вместе в одну постель.

Сегодня ты весьма насмешил нас в монастырской приемной, хотя ни М. М., ни я решительно не могли даже представить себе, что это ты; вскоре после того, как ты ушел, она удалилась к себе. Я последовала за нею, и едва остались мы наедине, она сказала, что очень просит меня оказать ей услугу, от которой зависит ее счастье. Я отвечала, что ей надобно лишь сказать, что я должна делать. Тогда она выдвинула ящик и, к большому моему удивлению, одела меня в это платье. Она смеялась, и я, не зная, в чем цель этой шутки, смеялась тоже. Когда я была одета с ног до головы, она сказала, что должна поведать мне одну очень важную тайну и доверяет ее мне без всякой опаски. Знай, дорогая подруга, сказала она, что в эту ночь я должна была выйти из стен монастыря и возвратиться лишь наутро. Но теперь решено: выйдешь отсюда ты, а не я. Тебе нечего бояться, нет нужды ни в каких наставлениях — уверена, что в твоем положении ты не растеряешься. Через час явится сюда послушница, я скажу ей кое-что на ухо, потом она велит тебе идти за нею. Ты выйдешь с нею через черный ход, пройдешь через сад и окажешься в комнатке с выходом на маленькую пристань. Там ты сядешь в гондолу и скажешь гондольеру одно только слово: в дом для свиданий. Через пять минут ты будешь в этом доме и войдешь в скромные покои, где будет разожжен огонь. Ты будешь там одна и станешь ждать. «Кого?» спросила я. «Никого. Больше ты ничего не должна знать. С тобою не случится ничего такого, что бы тебе не понравилось. Доверься мне. В этом домике ты и поужинаешь, и ляжешь спать, коли пожелаешь — никто не станет тебя ни в чем стеснять. Прошу тебя, не спрашивай больше ни о чем, я не могу тебе сказать ничего сверх того, что уже сказала».

Скажи, дорогой друг, что оставалось мне делать после подобной речи, в придачу дав ей слово, что сделаю все, как она велит? Долой трусливое недоверие! Засмеявшись и приготовившись ко всем возможным удовольствиям, я дождалась послушницы, отправилась за нею, и вот я здесь. Я проскучала три четверти часа, и вот появился Пьеро.

Клянусь честью своей: в ту самую минуту, как я увидела тебя, сердце подсказало мне, что это ты; но в следующий миг, когда ты, взглянув на меня вблизи, отшатнулся, я столь же ясно поняла, что тебя обманули. Ты уселся тут и хранил молчание столь мрачное, что я почла бы великой ошибкой нарушить его первой; к тому же, хоть сердце и говорило мне, что это ты, но приходилось опасаться ошибки. Под маскою Пьеро мог скрываться кто-то другой; но никто другой в те восемь месяцев, что меня силой лишили удовольствия поцеловать тебя, не мог мне быть дороже, чем ты. Теперь ты убедился, что я ни в чем не виновата; дозволь же поздравить тебя с тем, что домик этот тебе известен. Ты счастлив, и я за тебя рада. После меня М. М. единственная, кто достоин твоей любви, и единственная, с кем я могу ее с удовольствием разделить. Мне было жаль тебя, но нынче, напротив, я счастлива твоему счастью. Поцелуй меня.

Я был бы неблагодарный варвар, когда б в тот же миг не прижал к груди своей этого ангела, доброго и прекрасного, что прибыл сюда из одной лишь дружбы. Однако, изъявив ей непритворную и самую искреннюю нежность и заверив в том, что она совершенно оправдана, я тем не менее продолжал толковать с нею о чувствах и много произнес и толкового, и бестолкового о неслыханном поступке М. М.; его находил я весьма двусмысленным и слишком дурно поддающимся благоприятному объяснению. Я без околичностей объявил, что, если не считать удовольствия ее видеть, во всем остальном, без сомнения, подруга ее сыграла со мною жестокую шутку, отлично зная, что она оскорбительна и не может мне понравиться.

— Я так не считаю, — отвечала мне К. К. — Должно быть, милая моя подруга узнала каким-то неведомым мне образом, что прежде чем познакомиться с нею, ты был моим возлюбленным. Наверное, она считала, что ты меня еще любишь, и решила — мне ли не знать ее души! — торжественно заверить нас в своей совершенной дружбе и доставить нам, без предупреждения, все, чего только могут пожелать для счастья двое влюбленных. Я могу лишь быть ей за это благодарной.