-Не мое де-ело, - протянул, словно зевая, мародер. – Кстати, отличная
упряжка…
Я и моргнуть не успел - в левой руке коротышки появился пистолет.
-Пожалуй, я заберу ее, если вы не против, - он засмеялся. – А ты, кожанка,
- обратился «цыпленок» ко мне, – держи руки по швам. Дернешься достать пушку
- начиню свинцом.
Ветер завывал где-то в черной вышине, ему вторила одна из собак в
упряжке, словно чуя: хозяева попали в беду.
-Глеб, - коротышка кивнул одному из близнецов. – Обшарь-ка их.
Тупо ухмыляясь, мародер направился ко мне. Сухой снег поскрипывал под
валенками.
Эти трое оставили Марину без внимания. Краем глаза я видел: девушка,
держа руки за спиной, что-то делает с ошейником вожака стаи. Что она задумала?
С коротким рыком пес рванулся вперед, взрывая снег широкими когтистыми
лапами. Мгновение – и он уже у костра мародеров. Этого времени оказалось
достаточно: коротышке, чтобы всадить в собаку пулю, а мне - чтоб выхватить
пистолет.
Не давая «цыпленку» повторно прицелиться, я выстрелил в него. Мародер
упал в костер, желтое пальто вспыхнуло.
Собака визжала, перекатываясь по снегу, наконец, затихла. Марина
подбежала к ней, присела рядом.
-Стоять! – заорал я бросившимся врассыпную близнецам.
Громилы замерли, озираясь и хлопая обледенелыми ресницами.
Я подошел к костру - пахнуло жженым волосом. Поднял выпавший из руки
убитого пистолет.
-Как его звать? - спросил, кивнув на труп.
-Шевченко, - отозвался один из близнецов. – Он гад.
-Гад? Зачем тогда вы с ним якшались?
Близнец не ответил.
-Забирайте его и валите отсюда.
Мародеры, кряхтя, подняли товарища. На обгорелой горбоносой роже
сверкают белки глаз. Близнецы, волоча труп, исчезли за стеной начавшейся
метели. Отойдут шагов на двести и швырнут в сугроб: на что им сдался мертвяк?
Я подошел к Марине, сидящей на корточках перед псом. Она подняла
голову:
- Что теперь Снегирь скажет?
Животное, казалось, уснуло; лишь тонкая струйка запекшейся крови,
легшая из уголка пасти на снег, говорила о том, что вожак упряжки мертв.
-Пора, Марина. Буря…
Я положил руку ей на плечо. Девушка кивнула и поднялась.
Ревел ветер, стальные стены склада скрежетали. Собаки без вожака
повизгивали и жались друг к другу.
Пока я рыскал с фонарем по складу – как бы то ни было, а возвращаться с
пустыми руками мы не имели права, - Марина высвободила из упряжки одну из
собак и впрягла ее на место вожака. Сильный пес скулил, как щенок.
В дальнем углу склада я обнаружил деревянный ящик. Выходит, банда
«цыпленка» не все здесь распотрошила - кое-что осталось. Я взял ящик,
подковырнул крышку ножом и открыл. Он был наполнен черными пластиковыми
пакетами.
-Что там?
Я оглянулся. Марина заслонилась рукой от фонаря.
-В глаза не свети. Что там, Андрей?
-Не знаю.
Я осторожно надрезал один из пакетов: сероватый мелкий порошок.
-Наркота?
-Вряд ли.
Я взял щепотку порошка, понюхал - полное отсутствие запаха. «А что,
если…». Поднялся и направился к костру. Марина последовала за мной, но я
махнул рукой: «Оставайся на месте».
Порошок, казалось, еще не коснулся языков огня, как раздался хлопок,
достаточно сильный, чтоб назвать его взрывом. Огненный шар, возникший на
месте костра, опалил мне брови.
Так я и думал: взрывчатка. И очень мощная: я бросил в огонь всего
щепотку… Страшно подумать, что было б, кинь я туда целый пакет. Как очутился
здесь смертоносный порошок? Привезли в Москву террористы и, по недосмотру
складского начальства, поставили ящик сюда ни о чем не подозревающие
рабочие? Бог весть… Не все ли равно, если мир бывших лежит в руинах?
-Что будем делать? – обратился я к Марине, все еще находящейся под
воздействием огненного шара, на мгновение превратившего ночь в день.
-Пожалуй, возьмем. А там пусть Христо решает, что с этим делать.
С трудом взвалив на сани тяжеленный ящик, мы замерли над трупом
собаки.
-Если хочешь, возьмем, - кивнул я на мертвого пса.
Марина отрицательно покачала головой.
-Собаки устали, их стало на одну меньше, и тащить лишний груз через бурю
непосильно для них. Спи спокойно, вожак.
А буря между тем пыталась поднять на свое крыло все, что еще цеплялось
за землю. Снежный вихрь несся над развалинами, над полосами железной
дороги. Скрипело железо. Казалось, сама Москва скребется когтями в
металлическом гробу, тщетно пытаясь приподняться.
Собаки брели, склонив обледенелые холки, едва не касаясь языками
снежного наста. Подняв воротник, Марина всматривалась в белую кутерьму,
пытаясь разглядеть очертания знакомых развалин. Но, похоже, это ей никак не
удавалось, и девушка оборачивалась, бросая на меня тревожные взгляды.
Не было видно и реки, хотя мы ехали не меньше часа. Вместо нее
показалось кладбище – покосившиеся кресты, потрескавшиеся памятники. Стало
понятно, собаки сбились с дороги. Марина попыталась развернуть упряжку, но
усталые псы не послушались; брели, проваливаясь в снег, останавливаясь,
оборачиваясь, подвывая, точно приглашая нас: «Впрягитесь и попробуйте!». С их
языков капала слюна.
Марина положила палку на дно саней и повернулась ко мне.
-Заблудились, Андрей! Кажется, мы уже за пределами РВК.
Я промолчал: что тут скажешь?
За пределами Района Второго Кольца не было развалин. Вернее, дома с
пустыми глазницами окон, с трещинами на каменных телах - это, конечно, тоже
развалины, но все же не кучи кирпича, как в Пустоши. Это место напоминало
Калугу, только дома здесь были гораздо выше. «Жилые массивы» - пришло на ум.
Да, когда-то в этих громадинах кипела жизнь. Каждое окошко светилось в ночи
желтым пятном.
Ветер завывал, громыхал железом на крышах, стонал, как раненый путник.
Марина прижалась ко мне, я обнял ее, склонил голову, вдыхая запах меховой
шапки. Две Теплые Птицы в снежной пустыне… Я смежил веки.
…Сначала это были мельтешащие разноцветные пятна, а потом я увидел
зеленую поляну с веселыми вкраплениями синих, желтых, красных цветов. В
теплом воздухе порхали бабочки, с деловитым жужжанием мимо проносились
шмели.
-Марина, - позвал я, даже здесь не представляя себя без нее.
Она поднималась ко мне по пригорку, ведя за руку зеленоглазого
белобрысого мальчугана с россыпью веснушек на вздернутом носике. Кто это?
Мой сын… Неужели это мой сын? Залаяли собаки… Почему лают собаки, откуда
здесь собаки?
-Эй!
Лица… Два мужских и женское… Но где бабочки, где мой сын?
Встряхнув головой, я окончательно пришел в себя.
-Эй, вы кто такие? – услышал голос женщины: ее черные глаза
настороженно смотрели из-под надвинутой на лоб шапки. Одета в короткую
грязную шубу, джинсы и сапоги на высоких каблуках. Как только ходит в таких по
сугробам? Лицо серое, осунувшееся, с красным шрамом на лбу, напоминающим
букву «Ц». Я бросил взгляд на ее спутников. Первый - толстяк невысокого роста
со складками кожи под подбородком, одетый в треснувшее под мышками пальто;
второй, - высокий, худющий, зябко кутающийся в кожаный плащ и весь такой …
заостренный: острый нос, острый подбородок, остро поблескивающие глаза. И,
самое главное, на лбах и у того, и у другого точно такой же, как у женщины, шрам.
Собаки захлебывались лаем. Я посмотрел на Марину – она как будто не
была напугана. На всякий случай, я сунул руку в карман, где лежал пистолет.
-Мы из Пустоши, – сказала Марина, вылезая из саней. – Заблудились.
-Из Пустоши? – присвистнул толстяк. – Далеко же вас занесло.
-Где мы?
-В самом центре РТК.
- Центр Третьего кольца? – изумилась Марина. – Не может быть!
Ее возглас остался без внимания.
-Вас повезло, что вы встретили нас, - сказала женщина, переминаясь с
ноги на ногу. – В такую бурю немудрено попасть в Черемушки, или, того хуже, в
Битцу.
-А что там, в Черемушках и Битце? – подал я голос.
-Когда узнаешь, будет поздно, - сверкнув глазами, произнесла женщина. –
Там бесчинствует банда мародеров Шевченко.
Я взглянул на Марину. Та кивнула и сказала:
-Шевченко уже не в Битце, он подвизался в РВК.
-Вот как? – равнодушно сказала Серая. Помолчала.
-Меня зовут Серая. Это – мои братья. Брат...
-Брат Устин, - встрял толстяк и, смутившись, покраснел.
-И брат Ярослав.
Длинный едва заметно склонил голову.
-Что это значит, - братья? – спросил я.
-Мы братья по вере, – взгляд Серой стал жестким. – Мы – цоисты.