— Но откуда машине знать, где вы находитесь? — недоуменно спросил я. — Вы можете уехать из своих городов и даже из страны...
— Хороший вопрос, — согласился Дэвид. — Я не раз задумывался над ним. Дело в том, что во время своего обучения Палач стал воспринимать на расстоянии биоизлучения мозга каждого из нас. По ним он может легко ориентироваться, словно по радиопеленгу. Правда, ранее этот радиус обнаружения был невелик, но Палач ныне вполне мог сконструировать мощный усилитель, который значительно повысил его чувствительность к биоизлучению мозга. Он мог действовать и более прозаично — использовать обычный телефон, скажем. Сегодня утром, например, кто-то справлялся обо мне в справочном отделе здания. Палач может позвонить и ко мне домой. Так или иначе, эта хитрая бестия нас найдет, не сомневайтесь, Джон.
— И все же мне кажется, что вам троим надо подальше держаться от реки, — не очень уверенно предположил я. — Палач не может долго находиться на суше и оставаться незамеченным.
Дэвид презрительно улыбнулся:
— Его такие пустяки не остановят: раздобудет плащ и шляпу и будет идти к нам по ночам. Никаких человеческих потребностей он не испытывает, и это значительно облегчает для него задачу. Например, он может выкопать яму и засыпать себя землей, чтобы таким образом переждать дневные часы. Нет места на Земле, куда бы он не в силах был проникнуть, даже если это дно океана или жерло вулкана.
Я вздохнул. Дэвид уверенно держал оборону, и пробить ее мне никак не удавалось.
— Дэвид, вы не совсем логичны, — сделал я еще одну попытку. — Если этой машиной действительно руководит Провидение, то ваше намерение остановить ее выглядит богохульственно. Если же ею движет дьявол, то вы становитесь его невольным соучастником, ибо справиться с Палачом наверняка не сумеете и только обречете на верную гибель своих бывших друзей. Мы могли бы обеспечить им хорошую защиту, но вы лишаете их даже шанса на спасение.
Дэвид хрипло рассмеялся.
— Ничего, уж эту вину я как-нибудь переживу, — сказал он. — Если я не смогу остановить этого монстра, то пускай те двое попытаются это сделать сами. Разве я им мешаю?.. Хотя, надо признаться, Джон, вы несколько поколебали мои позиции — самую малость.
— Таково было мое намерение.
— Вы останетесь здесь, в Мемфисе?
— Нет.
— Тогда, если не возражаете, дайте мне номер вашего телефона. Если у меня появятся какие-нибудь новые соображения по поводу Палача, я, пожалуй, позвоню вам.
— Лучше бы у вас появилось это желание сейчас, Дэвид.
— Нет, мне надо подумать.
Делать было нечего, и я дал Дэвиду адрес отеля в Сент-Луисе, где только что остановился. Где бы я ни был, мне не трудно позвонить туда и узнать, не оставлял ли кто-нибудь посланий для меня.
У выхода я повернулся и сказал:
— Еще одно, Дэвид. Если Палач появится и вы остановите его, сообщите об этом?
— Да, конечно.
— Благодарю — и удачи!
Мы обменялись крепкими рукопожатиями.
Следующий, следующий, следующий...
Увы, оба моих визита не дали ничего существенного. Я не смог разговорить Лейлу, да и Дэвид не был расположен откровенничать. Так что звонить Дону Уэлшу пока рановато.
Я размышлял об этом по дороге в аэропорт. Послеобеденные часы мне кажутся лучшими для доверительной беседы, так же как ночь более всего годится для грязной работы. До конца дня вполне можно еще успеть поговорить с кем-нибудь. Я выбрал Фила Бурнса, брата покойного Мэнни — до вечера прилететь к нему в Новый Орлеан, пообщаться и только затем позвонить Дону, чтобы узнать новые инструкции. Потом стоило подумать, не заняться ли челноком. Не может быть, чтобы Палач не оставил в нем никаких следов — просто надо как следует поискать.
Небо над аэропортом было настолько темным и мрачным, что лететь сразу же расхотелось. К тому же я устал, и мне все надоело. Но отдыхать было рано.
Сидя в мягком кресле, я размышлял о проблеме ИР, или искусственного разума, как принято громко называть новое направление в компьютерной технике. Понятие это явно было сильнее, чем то, что следовало применять к нынешним «думающим ящикам», и причиной во многом была семантика. Слово «разум» давно уже стало своеобразным ярлыком, который философы-идеалисты привыкли отделять от его материального носителя — мозга. Особенно яро поддерживали эту идею сторонники теории витализма, которые с пеной у рта доказывали, что жизнь зарождается вне физических и биохимических процессов. В этом они были непримиримыми противниками Дарвина и его последователей, обвиняя последних в вульгарных механических взглядах.
Теория витализма вновь серьезно заявила о себе в середине прошлого столетия и с той поры находила определенное число поклонников среди ученых. Очевидно, Дэвид пал ее жертвой, ибо считал, что помогал наполнять «тело» усовершенствованного телефактора чем-то нематериальным, тем, чем одарил Господь Адама и Еву в дни сотворения Человека.
Подобные мысли вряд ли могли возникнуть у создателей компьютеров или роботов, ибо те действовали в соответствии с заданными программами. В случае же с Палачом все было куда сложнее. На конечной стадии обучения он находился в непосредственном контакте с человеческими разумами, от которых мог получить практически все. К чему это могло привести? К ИР, напоминающему разбитое зеркало, в котором отражалась раздробленность и противоречия, свойственные человеческой личности? Или все эти разнородные элементы слились в одно целое? Никто, даже Лейла, не мог сказать ничего определенного на этот счет. Очевидно, что Палач приобрел в результате такого контакта множество новых функций и возможностей — но можно ли считать, что он в полной мере научился чувствовать? Способен ли он ныне ощущать любовь или ненависть? Если да, то на месте Дэвида я не терзался бы ощущением вины перед Создателем. Напротив, черт побери, я был бы страшно горд, словно первым из людей сумел научить разговаривать любимую собаку.
К концу дня небо очистилось. Я приехал на такси к дому Фила Бурнса еще до наступления заката и, еле передвигая ноги от усталости, поднялся по лестнице.
На мой звонок вышла девчушка лет семи или восьми. Уставилась на меня большими карими глазами и не произнесла ни слова.
— Я хотел бы поговорить с мистером Бурнсом, — сказал я.
Она повернулась и исчезла за дверью.
Минуту спустя на пороге появился грузный мужчина, одетый небрежно, по-домашнему. У него был выпуклый лоб с розовой залысиной, мясистое лицо и недовольные маленькие глазки. В левой руке толстяк держал газету.
— Чего надо? — буркнул он.
— Я хотел бы поговорить о вашем брате.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});