Размышляя, чем можно объяснить странную забывчивость Железовского, почему-то не давшего ориентировку инку на императив «свободная охота», и не зная, искать самого Аристарха или попробовать обойтись без санкций высокого начальства, Ратибор во втором часу ночи заявился в погрансектор Управления и нос к носу столкнулся с Эрбергом.
Командор погранслужбы мельком взглянул на него, собираясь обогнуть, узнал и остановился.
— Берестов? Какая встреча! Я уже слышал о вашем выздоровлении, но не чаял увидеть скоро. Что за нужда привела вас в Управление?
— Шел в сектор прямого допуска, но раз уж вы здесь, помогите получить полномочия свободного охотника.
Командор погранслужбы проследовал дальше по коридору, оглянулся через плечо.
— Разве Аристарх не дал проводку по отделу?
— Я не знаю, почему он этого не сделал, а обращаться напрямую еще раз, отвлекать его от дела не хотелось, он как раз сейчас дежурит.
Дошли до кабинета командора, Эрберг вытянул руку, пропуская безопасника вперед. В кабинете, видеопласт которого воспроизводил морской пейзаж, он вызвал сектор допуска, за несколько секунд просмотрел высветившийся в толще доски стола список работников Совета безопасности: имевших сертификаты особых полномочий, нашел в нем фамилию «Берестов» с мигающей алой звездочкой и набрал на сенсоратуре стола распоряжение. Алая звездочка на фамилии Ратибора сменилась зеленой, вспыхнула и погасла надпись: «Проводка по императиву «СО» разрешена».
— Жетон получите на выходе. — Эрберг не спросил, зачем Ратибору карт-бланш, он был озабочен и думал о своем. — Все?
Ратибор кивнул. В тот момент в кабинет не вошел — ворвался хорошо сложенный, высокий молодой человек с лихим чубом и горящими от возбуждения глазами. Заметил постороннего и остановился, небрежно кивнув.
— Все в порядке, отбили! — отрапортовал он. Эрберг покосился на безопасника, поднявшего бровь.
— Потери?
— Нет! Эскадрилья вернулась на базу в полном составе. — Командор хмуро улыбнулся, подмигнул Берестову.
— Нравится воевать?
Юноша — румянец во всю щеку — посмотрел на Ратибора; чем-то он напоминал пограничника, отказавшегося пропустить Берестова в лабораторию, — то же самолюбие, игра мускулов и убежденность в своей исключительности.
— Есть упоение в бою!
— Это хорошо, Халид, но не теряйте головы от восторга, побольше хладнокровия и расчетливости, поменьше лобовых атак. С Конструктором у вас этот номер не пройдет.
— Пусть сунется! — вызывающе ответил пограничник. — Мы и ему покажем, как нужно защищать границу! — Он четко повернулся и вышел.
Эрберг и Ратибор посмотрели друг на друга.
— У вас все такие орлы?
— Халид молод и горяч, но дело знает. Самый молодой из кобр сектора.
— Что за бой?
— К-мигранты снова предприняли попытку нападения на монтажные комплексы в зоне астероидов. Остальное вы слышали.
— Я не понял, о какой лобовой атаке мы говорили.
— Оружие мы применяем только в крайнем случае, и этот парень, — я уже говорил, второй день кобра, — пошел на таран когга нападавших. Тот отвернул.
— Значит, управлял им К-мигрант, «серый человек» не отвернул бы, учтите.
Эрберг нахмурился.
— Кажется, я об этом не подумал. Спасибо. Рация есть? Тогда удачи тебе, свободный охотник.
Через полчаса Ратибор входил в здание лаборатории, погруженное с виду в сонную темноту и тишину. Ощущение внешнего наблюдения притупилось, но не исчезало, это начинало действовать на нервы.
На контроле входа дежурил другой пограничник, и задержки не возникло, однако Иманта Валдманиса удалось вытащить из вычислительного центра лаборатории, на двери которого светился транспарант «Идет эксперимент», только с третьей попытки. Увидев безопасника, молодой ученый не обрадовался, но и не удивился. Он был поглощен решением какой-то мысленной задачи и отвлекаться не хотел.
— Прошу прощения, что отрываю от работы, — извинился Ратибор. — Нужда заставляет. Постараюсь не отнимать много времени. У меня к вам всего три вопроса, один интересующий меня профессионально, два — в порядке общего развития.
— Валяйте, — вздохнул Валдманис, с трудом возвращаясь к действительности из далей гиперболической математики.
Они сели в нише у шипящего фонтанчика на изоморфный диван, подстраивающий форму под желания седоков.
— Чем грозит человечеству длительное пребывание Конструктора в Системе? Кроме изменения ее геометрии и орбитальных нарушений.
В глазах Валдманиса мелькнул интерес.
— Это вопрос из какого раздела вашей классификации? Впрочем, не имеет значения. Если Конструктор будет вести себя смирно — вы это имели в виду? — то он нарушит термодинамическое равновесие Системы. Уже сейчас мы сидим на пределе производства энергии на душу человека — двадцать киловатт, хотя для удовлетворения всех наших потребностей хватило бы и десяти — пятнадцати киловатт; естественно, условия существования человека из-за этого пересыщения не улучшаются. Экологическое ограничение для Солнечной системы — десять в двадцать третьей степени ватт, а Конструктор хотя и излучает на два порядка ниже, все-таки его энергопоток…
— Я понял. Вопрос такого же плана: вы уверены, что вакуум-резонаторы подействуют на Конструктора, если придется их включать?
Валдманис характерным жестом взлохматил волосы на лбу.
— Ну и вопросы вы задаете! Теоретически ни одно материальное тело не может выдержать ТФ-резонанса, раздирающего элементарные частицы на глюоны и кварки, но вот подействует ли ТФ-поле на Конструктора — сомневаюсь. Правда, специально я этой проблемой не занимался.
— Тогда вопрос последний: как скоро вы решите проблему свободы передвижения К-мигрантов по каналам метро? — Молодой физик погас, и стало заметно, что он устал.
— Проблема оказалась сложней, чем мы думали. На нее работает Европейский эм-синхро и японский филиал, но подходов не видно. Предварительный вывод — векторный переход из любой реперной станции метро в определенную точку пространства невозможен. Нужны теоретические разработки, необходимо углубляться в математическое обеспечение теории. — Валдманис расслабленно пошевелил пальцами, теряя охоту к разговору, потом вдруг оживился. — Зато мы, кажется, набрели на разгадку «абсолютного зеркала» — помните «перевертыш» чужан, с помощью которого вас зашвырнули в чрево Конструктора?
«Еще бы!» — подумал Ратибор, вспоминая свои ощущения во время броска: тяжелое скольжение вниз с невообразимо высокой горы, головокружение, «кипение» кожи от «высокой температуры» и лед в груди на месте сердца…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});