Читать интересную книгу Небесный летающий Китай (сборник) - Алексей Смирнов

– Ну и в чем тут цимес? – осведомился магнат.

– Да цимес там же, где у твоих алён и филиппов, беременных от пришельца третьим разводом, – отозвался Франкенштейн. – Дело верное. Для первой полосы.

Лев покрутил башкой.

– Я многое могу, но даже я не сумею повесить это на первую полосу. В цвете.

Тот пожал плечами:

– Заретушируй. Читатели еще сильнее возбудятся.

Магнат пощелкал пальцами:

– А драма где?

– Тебе мало драмы?

Они приятельствовали давно; магнат сколотил состояние на расчленителях и бракосочетаниях порнозвезд. Его стараниями маленькая галерея Франкенштейна со всем ее эксклюзивным ливером распухала до размеров Лувра, а уж по значимости для общественного мнения превосходила последний десятикратно.

Они беседовали, не замечая присутствия Льва Анатольевича. Черниллко скромно молчал, всегда готовый генерировать идеи и ждавший, когда его пригласят.

– А нос у него скоро провалится? – задумчиво спросил издатель. – А мозги потекут? Общественность хочет интриги.

– Да ты посмотри на его нос! – Франкенштейн схватил Титова за уши и повернул к магнату лицом. – Куда ему дальше проваливаться?

– Ну так это он такой уродился. Ведь правда? – обратился магнат к экспонату.

Лев Анатольевич был вынужден кивнуть.

– Не пишите, что уродился, – вмешался Черниллко. – Оставьте читателям пространство для воображения. Читатель сам додумает интригу – не в этом ли задача литературы? И вообще искусства. Про Черный Квадрат додумали, чего и не было. А не было ничего.

Магнат с интересом посмотрел на скульптора.

– Вы еще будете мне разъяснять задачи литературы, – пробурчал он. – Хорошо, я поставлю на первую полосу.

8

Газета вышла, и загудел резонанс.

Лев Анатольевич сердито перечитывал заголовок: «Мутант-сифилитик идет с молотка».

– Почему же мутант? – возмутился он.

Черниллко восторженно аплодировал и смеялся; результат начинал превосходить его ожидания.

– Там все мутанты, особенно которые с эстрады… Не замечал? Мы их подвинули, дружище. Теперь застолбим авторские права и настрижем процентов с сувениров. Матрешки начнутся, игрушки, маечки, кепочки…

Посетителей заметно прибавилось. Очередей не было, зато приходили сплошь важные люди, хорошо знавшие, чего хотят. Газетный магнат, оприходовав сенсацию, мгновенно забыл о Льве Анатольевиче. Он относился к сенсациям, как относятся к придорожным труженицам тыла и переда. Он разрядил обойму и пошустрил себе дальше вразвалочку. Но камень – он же семя – был брошен, и круги разошлись – они же разветвились ростки, сплетаясь в плющ.

Явилось радио, столкнувшееся в дверях с телевидением. Они долго препирались, не уступая очереди.

Титову дали слово. Вернее, взяли его у него.

– Так, это все неинтересно, – нетерпеливо констатировал репортер, когда Лев Анатольевич замолчал. – Ваши рассуждения об искусстве очень содержательны, но вы берете чересчур высоко. Наша аудитория – люди простые. Расскажите, где и как сильно у вас болит.

– Оно совсем не болит, – отрезал Лев Анатольевич. Он уже свыкся со своим положением и начинал ощущать себя королем на горе. В нем проступила творческая надменность, а самомнение дернулось вверх.

– Это плохо, – интервьюер пожевал губами. – О чем же писать?

Лев Анатольевич положил фотографию на колени.

– Болит вот здесь, – сказал он проникновенно и прижал руки к груди.

– Это хорошо. Гриша, возьми крупный план, – обратился репортер к кому-то за плечом. – Но ваше лицо ни черта не выражает. Харизма есть, но застывшая.

– Лева, поплачь, – попросил Черниллко.

Сознавая, что скульптор худого не посоветует, Лев Анатольевич скривил сухое лицо.

– Не надо крупного плана, – приказал репортер оператору.

…Счастливый Франкенштейн знакомился с медийными материалами, где выставку называли хамством, идиотизмом и развратом.

Кто-то бросил в окно кирпич, и об этом сразу же написали, приглашая к дискуссии.

– Я не художник, – застенчиво признавался Франкенштейн. – Я собиратель. Перечитайте Шопенгауэра. Наш экспонат выражает безрассудную волю, и я постарался, чтобы вы получили о ней представление. Это цветок бытия. Это вброшенность цветка в бытие, перечитайте Хайдеггера. Если это бытие вас чем-то не устраивает, это ваши проблемы. Можете не быть. Можете сдохнуть.

Державший нос по ветру газетный магнат ненадолго вернулся к покинутой теме. В его газете написали, что экспонат под названием «Без семьи» вынашивает планы переменить пол и выйти замуж за известного телеведущего, который тайно уже тоже давно изменил пол и подумывает родить экспонату двух сиамских близнецов. Генетики-консультанты обещают, что левый родится с деревянным протезом, а правый будет перемножать в уме шестизначные числа.

После этого Черниллко предложил опубликовать номер счета и собирать пожертвования. По его мнению, время настало.

Титова пригласили в политические теледебаты и еще в одно жюри, судить викторину для старшеклассников.

Вскоре галерею посетил доктор, не столь давно отказавшийся вылечить Льва Анатольевича. Доктор был деловым человеком и сделал Титову интересное предложение.

9

Доктор выглядел респектабельно и выказывал почтение, которого Лев Анатольевич при первой встрече не уловил. Доктор произвел на него впечатление жестокого весельчака, однако нынче держался серьезным и давал понять, что готов общаться на равных.

Черниллко всячески оберегал экспонат от разрушающего воздействия любопытной среды. Он подскочил со словами:

– Экспонаты трогать руками не разрешается.

Добавил:

– Отвлекать их разговорами тоже нельзя.

– Я поговорю, все равно больше никого нет, – возразил Лев Анатольевич. – Это доктор.

Скульптор подозрительно уставился на врача:

– А зачем он пришел? Мы доктора не вызывали!

– Это активный патронаж, – значительно изрек доктор. – Я не футболю больных.

– Разве? – Черниллко подбоченился. – А кто захотел от больного много денег?

Тот поправил очки:

– Рынок суров, но рынок же обязывает нас к поиску нестандартных ходов. Мы изыскиваем возможности и пространство для маневра. И я изыскал.

– Нам ваши маневры без надобности. Нас тоже обязал рынок.

– Неужели вы не хотите поправиться? – доктор озабоченно обратился к Титову. – Ведь у вас и вправду провалится нос. Газеты не врут. И вы станете аморальным идиотом.

– Не станет, – парировал Черниллко. – Он такой с рождения.

– Я вылечу вас бесплатно, – врач перестал обращать внимание на скульптора. – А вы за это сделаете так, чтобы про меня написали.

Лев Анатольевич задумался. Он уже сроднился с аффектом, не испытывал никаких неудобств. Доктор выложил козырь:

– Все равно эта шишка скоро рассосется. Жизнь беспощадна. Вам нечего будет показывать. Через пару лет появится сыпь, но это никому не интересно. У всех есть какая-то сыпь. А когда еще через несколько лет вы отупеете, вас уже позабудут и перестанут выставлять. Будете выступать в театре для дебилов на школьных утренниках.

Черниллко растерялся. Такого он не ожидал. Лев Анатольевич понял, что небеса сыграли с ним в кошки-мышки, будучи хищными кошками. Небесам надоело, и они выпустили когти; тучи разъехались, и показались вострые молнии. Прогноз явился хорошо забытой новостью. Все знают, как развивается эта болезнь, но никто не примеряет это развитие на себя.

– Я не скрываю своего интереса, – продолжал доктор. – На рекламу уходят огромные деньги. А вы скоро получите статус национального достояния. Вас даже не пустят за границу. Произведениям искусства это запрещено. Так что можете забыть об альпийских курортах и современном лечении.

– По трупам идете, – проскрежетал Черниллко.

– Ничего подобного. Я иду по живым.

…Франкенштейн, плохо разбиравшийся в болезнях, пришел в уныние, когда ему растолковали, что аффекта не станет. Композиция «Без семьи» грозила обернуться ледовым дворцом, который растает с приходом жестокой весны. Франкенштейн не уставал повторять, что искусство вечно, и никогда не строил песочных замков, но вот нарвался, и теперь был готов рвать на себе волосы. Доктор взирал на него с симпатией и сочувствием, напоминая при этом, что медицина не всесильна. Аффект пройдет.

Не видя выхода, Франкенштейн согласился. Если закат неизбежен, то белый день нужно выдоить досуха. Пришествие спасителя подогреет интерес к происходящему, сообщит ему динамику, и звезда воссияет прощальным светом. Поступления на счет прекратятся, но слава продолжится.

– Ерунда, – буркнул Черниллко. – Во-первых, он все равно не поправится. А во-вторых, аффект можно нарисовать. Или мы не художники?

Франкенштейн ответил отказом. Он был противником жульничества.