Отец Шарлотты удивил ее. Она ожидала от него воинственного настроя, возражений, но не смирения и приветливости. Она засомневалась, было в его искренности, но глаза сэра Джона светились теплом, и девушка поняла, что никакого подвоха тут нет.
И не стала притворяться.
— Папа, мне очень нужно кое-что узнать у тебя, — начала она, положив ладонь на тонкую черную ткань его рукава и мягко сжав руку отца. — Ты помнишь, как мы ехали в Лонгревз и ты был ужасно расстроен вмешательством Стоунлея в твои дела?
— Да, и что? — спросил Эмберли. — Значит, ты хочешь поговорить о лорде?
Шарлотта набрала в легкие побольше воздуха и отвела взгляд от лица отца.
— Можно так сказать, — проговорила она. — Но если быть точнее, я хочу, чтобы ты рассказал мне о… об Элизабет.
Только теперь она снова посмотрела на сэра Джона. Его реакция последовала незамедлительно. Он уронил бокал с вином, отчего по бело-золотой кушетке расплылось темно-красное пятно. Отец Шарлотты моментально выхватил из кармана сюртука белый батистовый платок и торопливыми движениями принялся промокать его. Куда делись его благодушное настроение и вальяжная поза.
— Я ее испортил! — с горечью заметил он, всецело сосредоточившись на непрактичной шелковой ткани.
Капли вина попали и на темно-голубое шелковое платье Шарлотты. Она вскочила на ноги и отодвинулась от отца. Увидев, как он огорчен, предложила:
— Папа, оставь это бесполезное занятие, завтра утром этим займется миссис Гловер. Если ей не удастся его вывести, можно будет найти для кушетки новую ткань.
— И, правда, — согласился сэр Джон, возвращая платок в карман.
— Садись, пожалуйста, — попросила она, но момент был упущен. Эмберли раза два прошелся по комнате, а потом извинился, сказав, что только что вспомнил об одном важном деле, которым должен немедленно заняться.
Шарлотте ничего не оставалось, как позволить ему уйти. И то, что на следующее утро ее попытка оказалась столь же бесплодной, нисколько не удивило девушку. Она несколько раз пыталась вернуться к неудавшемуся разговору, но чем больше она добивалась ответа от отца, тем он становился изворотливей — умело заговаривал о другом, исчезал из дома, едва дочь переступала порог, возвращаясь с прогулки или от гостей.
Шарлотта не знала, что и думать о его нелепом поведении. Сэр Джон вел себя как нашкодивший мальчишка, ни разу не сказал, что не хочет говорить об Элизабет, нисколько не сердился. Так прошли три дня, и Шарлотта уже отчаялась заставить отца ответить на ее вопрос о сестре лорда и отказалась от своих попыток. Но вот что любопытно — с отцом произошли странные изменения. Когда ей все-таки удавалось обменяться с ним несколькими словами, он держался более мягко, проявлял больше сердечности, чем Шарлотта видела от него за всю свою жизнь. Более того, заявил ей, что, если она собирается за Стоунлея замуж, он сделает все, чтобы преодолеть разделявшую его и лорда пропасть.
Шарлотте ничего больше и не требовалось, что бы там ни таилось в истории, связанной с Элизабет. По своему опыту она знала: раз проявлена добрая воля, то продолжение не замедлит последовать.
Кроме того, все последние три дня, прошедшие после возвращения из Лонгревза, лорд Стоунлей оказывал Шарлотте такие знаки внимания, о которых она только могла мечтать. И каждый час с ним только усиливал ее восхищение лордом и удовольствие, испытываемое ею в его обществе. У них оказалось много общих интересов, и она поняла, что никогда не узнала бы о нем так много, если бы познакомилась с ним обычным путем.
Одной из самых сердечных забот Стоунлея был сиротский приют. Он надеялся так обустроить его, чтобы ни одному ребенку не было отказано в крыше над головой. У себя в Эмберли-парке Шарлотта всегда старалась проследить, чтобы малыш, по какой-либо причине лишившийся родителей, был определен в хороший дом.
В палате лордов Стоунлей упорно добивался принятия закона, позволявшего лучше обеспечивать солдат-ветеранов, послуживших своей стране. Он искренне одобрил план Шарлотты и Гарри по восстановлению кирпичных дорог.
Шарлотта как-то сказала:
— Вы не представляете, как больно мне видеть бродяг, калек в потрепанной военной форме. Вернувшись с армией Веллингтона с войны в Испании и освободив ее от Наполеона, они узнали, что на родине оказались никому не нужны. У них нет ни работы, ни помощи, ни надежды.
— Какая ирония судьбы, не правда ли? — подхватил Стоунлей. — Они послужили своей стране, покончили в Европе с господством Бонапарта, который своим существованием угрожал и Англии, а вернувшись домой, оказались забытыми.
Только однажды между нею и лордом возникло чувство неловкости. Она с воодушевлением перечисляла ему успехи Генри в учении, когда вдруг осознала, что Стоунлей как-то притих и, казалось, мысли его блуждали где-то далеко. Девушка не знала, что и думать. Правда, Генри никакими узами не связан с ним, поэтому ее рассказ о способностях и талантах ребенка мог показаться ему скучным. Шарлотта тут же заговорила о другом, но прошло еще несколько минут, прежде чем к лорду вернулось его обычное оживление.
На следующий день Шарлотта пришла в библиотеку Уокера невыспавшейся и утомленной — у Генри разболелось ухо, и он разбудил ее среди ночи. И теперь она с удивлением слушала, как Стоунлей пытается с ней поссориться.
— Прошу меня простить, мисс Эмберли, но, хотя мне неловко поправлять даму, я убежден, что эта книга в темно-синем переплете, а не в коричневом, — произнес он, глядя на Шарлотту холодным и пустым взглядом. Лорд встретил Шарлотту в библиотеке Уокера и, едва успев подойти к ней, принялся оспаривать каждое ее мнение, начиная с утверждения Шарлотты, что Джейн Остин — прекрасная современная романистка, и кончая предсказанием погоды и цветом переплета книги, которую он хотел купить для Эмили.
Шарлотта какое-то время смотрела на лорда, не находя слов от удивления.
— Темно-синий? — переспросила она.
Стоунлей держал книгу в коричневом переплете из телячьей кожи. Это был один из пяти томов «Сесилии» Фанни Берни. Даже при самой буйной фантазии цвет переплета никак нельзя было назвать темно-синим. Он был коричневого цвета.
Шарлотта огляделась и увидела неподалеку леди Перселл, несомненно, слышавшую их разговор. Ее лицо оставалось бесстрастным, лишь в уголках губ притаился намек на улыбку. Снова посмотрев на Стоунлея, Шарлотта уловила забавное сходство — такое же выражение бывало у Генри, когда он хотел заставить свою сестру рассердиться. Генри как раз пребывал в таком возрасте, когда в ответ на ее «да» говорил «нет».
Но чего хочет добиться Стоунлей, ведя себя как не покинувший детскую мальчишка? Что он хочет сказать, настаивая на том, что переплет темно-синий?