Читать интересную книгу Приютки - Лидия Чарская

На минуту легкое облачко набежало на оживленное лицо девочки.

Она внимательно, мягко и любовно глянула в прекрасные глаза горбуньи.

— Да, тетя Леля, я постараюсь… да! — чуть слышно произнесли малиновые губки уезжающей.

Последнее прощанье с начальницей, со старшими, со своими…

— Прощай, Наташа! Принцесса заколдованная! Фея моя! Душенька! Красавица моя! — рыдала Феничка, покрывая поцелуями лицо и плечи девочки. — Тебя одну я любила «по-настоящему», а за другими бегала, дурила, чтоб тебе досадить…

— Уж будто? — лукаво улыбнулась Наташа.

— Вот тебе господь свидетель!

— Полно тебе, Феня! И так верю! — и неожиданная шаловливая улыбка пробежала по Наташиному лицу.

— А тебе-то уж я бананов пришлю, наверное… Только раньше поучись их кушать хорошенько! — шепотом добавила она в раскрасневшееся ушко девушки.

Еще последние объятия… поцелуи… Последний прощальный привет Дуне, окаменевшей в своей безысходной тоске, и стройная фигурка подростка в бархатном берете резво выбежала на приютский подъезд…

— Прощайте! Все прощайте! — кричала, глядя на окна приюта, Наташа, садясь подле княгини в извозчичью коляску у крыльца.

— До свиданья, Дуняша, любимая моя!

Заняв все подоконники в зале, выходившей окнами на улицу, приютки махали платками, кивали, кланялись и кричали последнее приветствие уезжавшей подруге.

Но вот отъехала коляска… завернула за угол, и скрылась из виду черноглазая девочка с радостной праздничной и свежей, как майское утро, душой.

— Уехал ангел наш… покинул голубь сизой гнездышко свое… — запричитала было Феничка.

— Молчи! — неожиданным резким движением дернув ее за руку, шепнула Дорушка, глазами указывая ей на Дуню, прильнувшую к оконному стеклу бледным без кровинки лицом.

— Была Наташа, и нет Наташи! — почти беззвучно проронили эти побелевшие губки.

— И надо радоваться, что такая судьба выпала ей на долю, — послышался позади приюток знакомый милый голос. И тетя Леля с улыбкой сочувствия и ласки положила худенькую ручку на Дунино плечо.

— Наташа — дитя не нашей серой среды… — продолжала она с грустью. — Она предназначена судьбою для иной доли… Наташа — это пышный махровый бутон розы среди рас, скромных полевых цветочков, девочки мои. Она бы зачахла в нашей рабочей трудовой обстановке, непривычная к ремесленной работе и труду. Она как рыбка среди родной стихии, в богатстве, довольстве и холе… И надо радоваться, что так сложилась ее судьба. Будем надеяться, что на своем празднике жизни Наташа не забудет тех, кому суждены будни, полные лишений, борьбы и труда.

* * *

Снова завертелись бесшумно и быстро колеса приютской машины…

Прошла весна… Наступило пышное лето. Снова зазеленели ивы и березы в приютском саду… От Наташи с Кавказа приходили редкие письма… От них веяло тонким ароматом дорогих духов, от этих голубых и розовых листочков, и таким радостным молодым счастьем, что невольный отблеск его загорался и в сердцах приютских девочек.

Дуня с наслаждением сладкой печали читала и перечитывала эти письма, в которых говорилось о новой счастливой доле ее подруги… О любви и нежных о ней заботах доброй благодетельницы княгини Маро… О том, что она поступила в Тифлисскую гимназию и что о лучшей жизни ей, Наташе, нечего и мечтать. Княгиня Маро стала ее второю матерью, не отказывающей ей ни в чем, решительно ни в чем. И под впечатлением этих писем тоска по уехавшей подруге незаметно таяла в Дунином сердце.

Новая возникшая дружба с Нан, приезжавшей теперь в приют чаще прежнего, старая привязанность к Дорушке — все это облегчало тоску Дуни по Наташе и примиряло с нею.

А время шло… В неустанной работе, в труде, в ученье проходили часы, дни, недели, месяцы и годы… Как молодые деревца, росли и поднимались девочки…

Старшие выходили на «волю», младшие поступали в приют, маленькие, смешные и робкие стрижки. Годы шли незаметно и быстро…

Уехали из приюта и поступили на учительские курсы Феничка, Паланя, Гуня Рамкина, Евгеша… Других воспитанниц разобрали на места… Лучшие рукодельницы водворились в мастерские белошвеек и модисток… Старшие разлетались из приютского гнездышка… На смену их шли средние… Подросло новое поколение девочек и заняло насиженное прежними гнездо…

ЧАСТЬ III

Глава первая

С утра дул неприятный холодный ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой… Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому, качались на сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.

В рабочей комнате непрерывно целый день горят лампы. Наступили темные дни. Первое декабря не за горами. В три-четыре часа уже темнеет на дворе.

За большими столами шьют приютки.

За эти три года недавние еще «средние», — теперь уже старшеотделенки, выросли и изменились так, что их не узнать. Те же и не те как будто… Дорушка, Оня, Любочка, Васса, Дуня…

Глаза у Дуни — те же… Лесные незабудки после дождя. Ясные, чистые, с переливающею в них влагой. Коса до колен того же чистого льняного цвета. Некрасивое неправильное личико, кажущееся таким привлекательным и милым благодаря задумчивому, мягкому взгляду и необычайно кроткой, светлой улыбке…

Рядом с пятнадцатилетней Дуней семнадцатилетняя разумница Дорушка кажется совсем взрослой. У нее умное серьезное лицо и толстая-претолстая темная коса, венчиком уложенная вокруг головки.

Маша Рыжова стала настоящей тумбой. Глаза заплыли от жира, залоснились щеки. Еще неуклюжее и крупнее стала фигура.

Зато Оня Лихарева подросла, сравнялась, похудела и не кажется прежней толстушкой. Оня как и была, так и осталась прежней шалуньей. Так и искрятся, так и бегают ее щелочки-глазки. А прежний яркий румянец не сходит с лица.

Но кто стал настоящей русской красавицей, так это Любочка. Баронесса не наглядится на свою любимицу. Действительно, Любочка Орешкина расцвела настоящей пышной лилией, белая, нежная, как барышня, с лебединой поступью, с плавными движениями стройной фигуры.

Васса вытянулась еще больше и еще как будто стала костлявее и угловатее… Но еще худее и бледнее Вассы стала Соня Кузьменко. Эта — настоящая монашка. Желтая, изнуренная, она бредит обителью, постится по средам и пятницам, не говоря уже о постах, до полуночи простаивает на молитве. Еще больше девочек изменилась Павла Артемьевна, оставившая их для новых среднеотделенок.

Она заметно поддалась за эти три года. Несмотря на цветущие еще лета, сильная седина посеребрила ее голову, глаза утеряли их прежнюю ястребиную проницательность… Не так уже энергичны и властны теперь ее обычные окрики на воспитанниц.

Какой-то мучительный недуг подтачивает до сих пор здоровую натуру Павлы Артемьевны.

Тетя Леля осталась та же… Та же бедная горбатенькая фигурка калеки, те же чудесные лучистые глаза, отразившие в себе целый океан любви и самоотвержения. У вновь испеченных старших новая наставница. Педагогичка Антонина Николаевна уже два года как приняла на свое попечение новых старшеотделенок. Она добра, ласкова и держит себя со своими взрослыми девочками скорее как старшая подруга. Воспитанницы не чуждаются этой уже начинающей блекнуть молодой девушки, всегда одинаково чуткой и отзывчивой к горестям и радостям молодежи.

— Младшая сестра тети Лели, — удачно назвал ее кто-то из приюток, — только не такая нежная да ласковая, как та.

— Что и говорить, тетя Леля у нас особенная, такой, как она, обойди целый свет, не сыщешь, — решили давным-давно воспитанницы.

* * *

Холодная осенняя мгла сгустилась круче. За окнами сильнее воет и стонет ветер. Гудит словно эхом в трубах его зычный неприятный вопль.

А в рабочей комнате тепло и уютно. Горят висячие лампы над заваленными грудами холста, ситца и коленкора столами. Жарко пышет накаленная печь.

Работают одни старшеотделенки, шьют себе приданое для выхода из приюта. Каждой из воспитанниц дается при окончательном отъезде сундук с полдюжиною носильного белья, теплым пальто, двумя платьями, двумя парами сапог, шалью и шерстяной косынкой на голову.

Но приданое это, помимо пальто и сапог, конечно, шьют они себе сами.

Вообще с переходом в старшее отделение воспитанницы почти освобождаются от научных предметов и вполне отдаются ремесленному труду. Курс ученья заканчивается с поступлением в «старшие». Только раза три в неделю педагогична Антонина Николаевна знакомит девушек с кратким курсом отечественной литературы да повторяет с ними русскую историю.