В это время писавший протокол Леечкин почувствовал под скатертью небольшой бугорок, из-за которого стальное перо то и дело цеплялось за волокна бумаги, оставляя слишком толстый и неровный чернильный след на отпечатанном типографским способом бланке протокола допроса. Убрав чернильницу и оставленную покойником раскрытую книгу, молодой чиновник судебного департамента снял со стола плюшевую скатерть малинового цвета. Прямо перед ним на темной поверхности круглого деревянного дубового стола, оборотной стороной вверх, лежала пожелтевшая от времени бумага. Взяв ее, следователь вслух прочитал: «Сохранная расписка Московской ссудной казны от 1811 года на 10 000 рублей на предъявителя».
– Что ж, уважаемый Цезарь Апполинарьевич, разрешите вас поздравить с удачной находкой. Это и есть тот самый клад, за который был вначале задушен, а потом повешен Захар Захарович Кукушкин. Выпущенная в обращение еще в царствование его величества государя императора Александра I ценная бумага достоинством в десять тысяч рублей за истекшее столетие превратилась в огромное состояние. По крайней мере, она увеличилась более чем в десять раз. И эти деньги можно получить в любую минуту и в первом попавшемся российском банке. Это, своего рода, государственный вексель – долговое обязательство Российской империи. Преступник перерыл всю библиотеку, пытаясь найти сию сохранную расписку. А хозяин, по старинке, положил ее под скатерть, как столетиями до нас поступали наши предки. – Ардашев подошел к раскрытому окну, с удовольствием вдохнул свежий после прошедшего дождя воздух и продолжил: – Убийца пришел вчера вечером к хозяину квартиры № 6, который без каких-либо опасений впустил рокового гостя.
– Извините, Клим Пантелеевич, неужели у вас есть доказательства не только того, что здесь было совершено смертоубийство, но более того, вы можете указать непосредственно на самого преступника? – возбужденно, с широко раскрытыми глазами, спросил Леечкин.
– Безусловно. Иначе бы я не отнимал драгоценное время у столь уважаемых мною господ, – с некоторым пафосом, но совершенно серьезно проговорил Ардашев.
– Тогда мы не смеем мешать вам, – извинился удивленный близкой разгадкой тайны судебный следователь.
– Что же, по вашему мнению, указывает на насильственный характер смерти? – поинтересовался Наливайко.
– Множество факторов. Вы совершенно правильно, уважаемый доктор, обратили внимание на отсутствие перелома подъязычной кости у покойника, а это, как вы заметили, есть обязательно сопутствующая повешению травма. Ну и, конечно же, рост Захар Захаровича не позволял привязать узел веревки к выступающему из потолка крюку, даже став на стул, а табурета в этой квартире не было. Несмотря на небольшой рост и невеликую силу, Кукушкин дал достаточно серьезный отпор убийце. Об этом свидетельствует сдвинутая мебель на месте преступления: книжный шкаф, трюмо и кожаный диван. На полу, от ножек, отчетливо видны следы, указывающие и направление толчка, и силу приложения. Для того чтобы их заметить, просто необходимо было стать под определенным углом от падающего из окна света. Основная схватка развернулась, видимо, на ковре, когда жертва пыталась бежать от убийцы. Образовавшаяся на его ворсистой поверхности, от резкого движения ноги, складка своим углом обращена в сторону входной двери, куда и была направлена ступня. Все это указывает на яростное сопротивление букиниста. Но силы были неравными. Расправившись с хозяином, злоумышленник соорудил из принесенной веревки петлю и, став на стул, прикрепил ее к железному потолочному крюку, а затем повесил свою жертву. Чтобы придать случившемуся несчастию характер явного умопомешательства и без того странного библиофила, злодей решил повесить и любимого кота хозяина. Животное, почуяв неладное, забралось на шкаф и отбивалось до последнего. Печальный исход известен. В книгах он искал ценную бумагу и, не найдя, разбросал фолианты по всей квартире, чтобы добиться более правдоподобной имитации сумасшествия Кукушкина. Ну и самый, на мой взгляд, интересный признак того, что здесь произошло убийство. Вы, надеюсь, обратили внимание, что керосиновая люстра не была снята с потолка, а висела на том же самом железном кронштейне, что и убиенный. Но она полна керосина, стало быть, ее погасили. А кто? Если безжизненное тело Захара Захаровича уже висело рядом с ней. Горящих свечей здесь тоже не было. Следовательно, это сделал убийца, который потушил керосиновый светильник, чтобы не привлекать к освещенным всю ночь окнам внимания. Ну и последнее. Как вы мне, господа, рассказали, дверь пришлось взломать, а ключа я так и не нашел. Его нет ни в двери, ни в комнате, потому что преступник, закрыв квартиру, забрал его с собой, чтобы позднее снова наведаться и, возможно, найти то, ради чего был убит букинист. Но он не вытерпел и пришел сегодня, надеясь тем самым не только отвести от себя подозрение, но и понаблюдать за ходом расследования и еще раз на месте подумать, где искать бесценный вексель. Вот поэтому он среди нас сейчас и находится. Ключ от этой квартиры, я думаю, должен быть у него. – Ардашев сделал паузу, инстинктивно полез в карман пиджака за монпансье, потом передумал, одернул клапан кармана и хотел продолжить, но был перебит внезапным вопросом Поляничко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Если я вас правильно понял, уважаемый Клим Пантелеевич, ключ – главная улика, и тот, у кого он будет обнаружен, и есть преступник? – не спеша, взвешивая каждое слово, рассуждал старый сыщик.
– Конечно, главная, но, возможно, не единственная.
– Ну что ж, Антон Филаретович, обыщите тогда каждого из присутствующих здесь свидетелей поочередно в соседней комнате, а городовой, я думаю, поможет вам в этом, не особенно утомительном, но и малоприятном занятии, – распорядился начальник сыска.
Каширин пожал плечами и первого пригласил войти в комнату Никифора. Не прошло и трех минут, как они вместе вернулись обратно. Полицейский, не проронив ни слова, отрицательно покачал головой – ключа не было. Следующим был нумизмат. И через пару минут – тот же безрезультатный исход. Последним на досмотр зашел ветеринар.
Леечкин, Наливайко и Поляничко томились в тягостном ожидании. Ардашев рассматривал в открытое окно старый вяз, перекинувший могучие ветви на другую сторону улицы, и, казалось, совсем не интересовался происходящим. Скрипнула дверь. По недоуменному лицу Каширина было понятно, что вся затея с личным обыском претерпела полный афронт.
– Ничего нет, – развел руками стоящий рядом городовой.
– Что-то уважаемый адвокат напутал. Не вытанцовывается ваша мелодия, господин Ардашев, – сквозь зубы зло процедил Каширин.
– А вы, Антон Филаретович, везде смотрели? – осведомился присяжный поверенный.
– Ну что вы! Конечно, не везде! Есть некоторые места, куда только доктор заглядывает, да и то за очень большие деньги. Да по какому такому праву вы потешаться надо мной, государственным человеком, изволите! Я вам не уездный лекарь почечуй высматривать! – переходя на крик, возмутился полицейский.
– Вы, милостивый государь, к сожалению, меня неправильно поняли. Потрудитесь осмотреть забинтованную руку господина Саушкина, – спокойно уточнил адвокат.
Окружающие опешили, но Леечкин, встав из-за стола, приблизился к Кузьме Антоновичу и лично повторил просьбу снять повязку с левой руки, что тот с неохотой и сделал. Со стуком на пол упал ключ. Судебный следователь поднял его, молча подошел к входной двери, провернул пару раз в одну и другую сторону. Ключ подошел.
– Ну и что скажете, господин Саушкин? – глядя прямо в лицо ветеринара, проговорил молодой чиновник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– А что я должен вам говорить? Букиниста я не убивал. Сюда не приходил. А что ключ у меня, так это Захарушка мне его давно оставил, чтобы я кошечек мог без него осматривать. Мы-то приятели старинные. Почитай, лет двадцать знакомы. А штучки свои эти… ну, то пульс у меня щупать начинаете, то в глаза смотрите, как гипнотизер в цирке, вы оставьте для адвоката. Слышал я, что Клим Пантелеевич рассказики разные сочиняет, вот вы ему свои фокусы и показывайте, глядишь, он их перескажет, да на всю Россию прославится, – усмехаясь в усы, с циничным нахальством отвечал Саушкин.