Читать интересную книгу Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Теперь, дорогой мой, я скажу самое главное. Прошу Вас усердно, горячо, именем нашей дружбы, ради бога, ни одного слова из моего письма не передавать Анне и вообще с нею и с Колею не говорить никогда и ничего про Володю, потому что это ее еще больше раздражает. Я уже имела несколько объяснений с нею в Москве летом и вынесла из них самое безотрадное впечатление; после них еще хуже стало, и потому повторяю мою горячую просьбу; ни из этого письма и ни из каких моих писем ни одного слова и ни о каком предмете не сообщать ни Анне, ни Коле ничего. А если Вы хотите, дорогой мой, сделать мне большое утешение относительно моего бедного Володи, то, при случае, между посторонними людьми, в обществе, вставьте доброе слово за моего бедного сына, который, кроме неблагодарности и злобы людской, ничего в жизни не получает. У него один друг на свете, - это я, и я очень мало могу защитить его, потому что не живу в свете. Ваша же защита может много для него сделать, и клянусь Вам, дорогой мой, что это будет вполне справедливо и добросовестно, и Вам очень легко проверить это. Спросите кого хотите, даже тех людей, которые клевещут на него, сделал ли он кому-нибудь зло? И я ручаюсь, что такого человека не найдется, а за то, что он кутит, не умеет считать денег и ведет свою собственную жизнь беспорядочно, его можно только жалеть, потому что и это произошло от излишней доброты и мягкости, и страдает он сам душою невыразимо.

Прошу Вас еще, дорогой мой, никакого разговора о Володе с Анною или Колею не поднимать и из моих писем им ни слова не сообщать.

Я совсем устала от такого длинного письма и, в особенности, от тех ощущений, которые я прохожу, писавши их. Будьте здоровы, мой бесценный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

305. Чайковский - Мекк

Майданово,

19 ноября 1885 г.

Милый, дорогой друг!

Вчера я возвратился к себе домой после месячного отсутствия и более чем когда-либо сознал, до какой степени я нуждался в обладании маленького уголка и до чего приятно после странствования и в суете проводимых дней очутиться у себя. Несмотря на глухую зимнюю пору, на невеселый пейзаж, на холод (ибо домик мой оказывается довольно холодным), я вполне доволен и счастлив, что возвратился к себе.

В Москве я провел около недели. Присутствовал на трех концертах. Первый из них дан возвратившимся из-за границы для отбывания воинской повинности 3илоти. Он сделал большие успехи. Затем был концерт Музыкального общества и квартетное утро, в коих участвовал превосходный парижский скрипач Марсик. Все эти три концерта доставили мне тем большее удовольствие, что я давно не слышал хорошей музыки. Музыканту, пишущему так много, как я, очень нужно, полезно и отдохновительно послушать от времени до времени чужой музыки. Ничто так не вдохновляет меня, как слушание чужого превосходного произведения: хочется тотчас же попытаться написать что-нибудь, столь же хорошее.

В консерватории был несколько раз и, к величайшей радости, убедился, что Танеев такой директор, какой именно в настоящее время и при настоящих обстоятельствах нужен. Управление его обличает в нем стойкость, твердость, энергию и, вместе с тем, способность стоять выше всяких дрязг, мелких препирательств, сплетен и т. д., а в последние годы ничем, кроме этого вздора, гг. профессора консерватории не занимались.

Об опере моей ни слуху, ни духу, и я начинаю думать, что в нынешнем сезоне она вовсе не пойдет.

Где-то Вы, дорогая моя? Дойдет ли это письмо прямо до Вас, или Вы уже покинули Belair? Как бы я рад был, если бы Вы решились поехать в Италию. Будьте здоровы, милый друг!

Ваш беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

306. Чайковский - Мекк

С. Майданово,

11 декабря 1885 г.

Милый, дорогой друг!

Очень давно я не писал Вам. Всё последнее время я по горло погружен в корректуры симфонии своей “Манфpeд”. Нужно во что бы то ни стало, чтобы она была готова к началу января, и ради этого я прикован к своему столу без отдыха. На несколько дней ездил в Москву по делам Музыкального общества. Между прочим, на меня было возложено очень неприятное поручение переговоров с Эрдмансдерфером о заключении с ним контракта на будущие три года. Нужно Вам сказать, что дела Музыкального общ[ества] очень непрочны. Рядом с ним понемножку упрочилось и возросло до серьезной конкуренции другое общество, под названием Филармонического. Результатом конкуренции - то, что в нынешнем сезоне число наших членов немного уменьшилось. Это немного может превратиться в много, если не поддерживать престиж нашего общества. А между тем, консерватория содержится на доходы Муз[ыкального] общ[ества], и если эти доходы уменьшатся, то самому существованию ее грозит серьезная опасность. Эрдмансдерфер московской публике нравится; она к нему привыкла и очень полюбила его. Сознавая, что, за неимением у нас ни одного русского хорошего дирижера, он очень нужен, этот немец сделался очень требователен. Боясь лишиться его, мы поневоле должны сделать некоторые уступки, но требовалось, чтобы он кое-что уступил из своих требований. И вот я, в качестве человека, к которому он очень благоволит, был уполномочен вести переговоры и покончить дело. Это мне удалось! Но, боже, как было тяжело и трудно, и как я мало способен к делам подобного рода! Как бы то ни было, но этот действительно отличный капельмейстер остается еще на три года в Москве, и нужно думать, что этим, покамест, обеспечен успех наших концертов.

На последнем концерте исполняли мою Третью сюиту, и публика сделала мне горячую овацию.

Опера моя вряд ли пойдет в этом сезоне. Оперный капельмейстер Альтани заболел серьезно; бог знает, когда оправится, а вследствие этой болезни в театре ничего не делается. Опера “Коpделия” (Соловьева), которая должна была идти раньше моей, до сих пор даже не репетируется, а сезон скоро начнет к концу подходить.

Я продолжаю быть вполне доволен своей жизнью здесь в деревне. Ничего лучшего, ничего более соответствующего моим требованиям нельзя придумать, как жизнь в деревне. С каждой поездкой в Москву я всё более и более убеждаюсь, как пагубно действует на меня городская суета. Всякий раз я возвращаюсь сюда совершенно больной, и немедленно воскресаю в своем тихом уголке. В последние дни стоят лунные ночи при тихой, безветренной погоде. Боже мой, до чего они хороши! Вообще русская зима имеет для меня особую прелесть, что, однако ж, не мешает мне помышлять о путешествии весной за границу, т. е. в Италию. Думаю из Неаполя проехать морем в Константинополь, оттуда в Батум и по железной дороге в Тифлис к брату Анатолию, где меня уже теперь начинают ожидать с нетерпением.

Как-то Вы, здоровы, дорогая моя? Сознаюсь Вам, что иногда я беспокоюсь о Вас. Почему Вы так упорно остаетесь в Belair? Ведь, сколько я знаю, зимой там не должно Вам нравиться. Почему Вы не в Италии или, по крайней мере, не в Вене? По поводу этих вопросов разные тяжелые мысли приходили мне в голову.

Очень рад буду получить весточку о Вас.

Будьте здоровы и счастливы, насколько возможно.

Беспредельно преданный Вам

П. Чайковский.

307. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair,

13/25 декабря 1885 г.

Милый, дорогой друг мой! Я так давно не имею от Вас никаких известий, что начинаю беспокоиться о Вашем здоровье. Успокойте меня, напишите, здоровы ли Вы и всё ли у Вас благополучно. Я сама и мои все здоровы. Володя с семейством уехал, и его пребывание оставило во мне самое горькое, самое тяжелое чувство: его здоровье так дурно, его нервы так расстроены, что я не могу быть спокойна ни одной минуты. Всё время, что он у меня пробыл, дней пять, у него были такие невралгические боли головы, что он, при всем своем редком терпении, не мог вставать на ноги, и это так горько было для меня, потому что мне нет большего утешения, как провести хоть несколько часов с ним. Его необыкновенная доброта, его всепрощающая снисходительность действуют как бальзам на мою наболевшую душу, а тут, хотя и в болезни, он всё так же бесконечно добр, но мне смотреть на его страдания было ужасно. При таких расстроенных нервах ему необходимо душевное спокойствие, а где его взять?