Читать интересную книгу Золотая свирель - Ярослава Кузнецова

Мы выбрались из ювелирного ряда несколько помятые, но объединенные общей тайной. Ведь никому из этих самодовольных торговцев невдомек было, что нам смешны их жалкие погремушки. Мы-то знали, где находятся самые прекрасные драгоценности мира!

Блеск и блики сменили сочные глубокие краски дорогих ковров. По мере нашего продвижения ковры становились все пестрее, шелковистый ворс сменился на шерстяной, потом появились лен и пенька, а потом и вовсе солома. От соломенных циновок мы свернули в одежный ряд.

Дорогие ткани ласкали глаз не хуже дорогих ковров. Шелка из Сагая и полуденных стран, превосходный камлот из Техады, белый и серый войлок Верхней Ваденги, златотканная катандеранская парча и знаменитый амалерский аксамит. Тончайший, почти прозрачный лен Ракиты и Перекрестка, отлично выбеленное полотно из Малого и Большого Крыла, клетчатые шерстяные ткани из Тайны и Зеленого Сердца, леутское черное сукно, толстое как одеяло, и сукно из Тинты, стандартный отрез которого, в локоть длиной, легко проходит в женский перстенек.

Я опять похвалила себя за то, что отдала кошель Ратеру. Иначе скупила бы тут пол ярмарки, не меньше. На мои охи и ахи Ратер строго спрашивал:

— Берем?

Чем и приводил меня в чувство. Ну зачем, скажите, в моей пещере переливающиеся шанжановые гаремные занавеси? Или прозрачные покрывала из органзы? А мне самой зачем расписная шелковая шаль с кистями десятидюймовой длины? Или отрез багряно-золотого алтабаста с умопомрачительным рисунком "гранатовая решетка", из которого шьют праздничные облачения для священнослужителей? А Ратеру зачем лиловый бархатный плащ, расшитый мелким жемчугом и подбитый куньим мехом? Да его с такой покупкой домой не пустят, не говоря уж о том, что по улице пройти в этом плаще только до ближайшего стражника можно.

Несколько ошалевшие, с отдавленными ногами, мы вывалились с площади на боковую улочку. Близился полдень, и моему спутнику скоро надо было сменять отца за воротом парома. Утренние пирожки давным-давно переварились, и мы решили пообедать в каком-нибудь приятном заведении. Кукушонок знал такое заведение. Оно находилось где-то в верхних кварталах Козыреи, портового района.

Улица, на которую мы вышли, называлась Олений Гон. Она спускалась от Новой церкви до самых Паленых (они же Северные) ворот. Горожане украсили улицу как могли — из распахнутых окон свешивались каскады лент, красочные гобелены и дорогие ткани. Даже чердачные окошки пестрели платками. В нарядной толпе то и дело мелькали разодетые в пестрое уличные актеры. Один из них лихо бегал на ходулях и зазывал в жестяную трубу благороднейшую публику на вечернее представление.

Дети просто с ума сходили: с хохотом и гомоном носились среди гуляющих, играли в салочки "ножки на весу" и с налету прыгали на руки кому попало, лишь бы не оказаться перед преследователем стоящими на земле. Господину на ходулях доставалось особо. Однако он каким-то фантастическим образом не падал, и даже умудрялся бойко передвигаться вместе с гроздьями сорванцов на своих экзотических подставках. При этом непрерывно вещая в дребезжащую трубу.

Неожиданно от центра города вдоль по улице прокатилась волна ропота. Гуляющие на мгновение замерли, дети зависли в полете, господин на ходулях разинул рот.

Где-то за поворотом пели трубы.

— Король! — выдохнул Кукушонок.

— Король едет! — восторженно взвыли вокруг.

— Нарваро! Нарваро Найгерт!

Началось какое-то буйство. Все разом завопили и полезли друг на друга. Что же нам так везет на королевские выезды?

От Новой церкви спускалась группа пеших воинов в клепаных куртках, раздвигая толпу украшенными лентами копьями. За нею следовала целая колонна всадников в ярких нарамниках поверх кольчуг. Первый вез золотое знамя с алым двойным косым крестом. За ним двигались трубачи, оглашая теснину улицы ликующими трелями. Лес копий трепетал листвой золотых вымпелов. Металл и шелк. Льдинки самоцветов и мягкие провалы бархата. Яростно полыхали цветные полотнища плащей. Развивались длинные фестончатые рукава, кланялись пурпурные и белоснежные плюмажи. Горела на солнце сбруя, горели глаза толпы, нещадно сверкало великолепие одежд. Вокруг роями разлетались солнечные зайчики, нахально лезли под ресницы и кололи глаза.

Люди карабкались друг другу на плечи и голосили так, что уши закладывало. Лучше всех устроился увешанный детишками господин на ходулях — он прислонился к стене дома, чтобы не сшибли, и орал приветствия в свою жестяную трубу.

— Нарваро! Нарваро Найгерт!

Процессия приближалась. Нас с Ратером начали чувствительно теснить. Я дернула его за рукав:

— Где король? Который из них?

— А? — он не расслышал.

— Где король! Найгерт где?!

— Чего?!

— Где сын Каланды, черт побери?!

— Ты чего ругаешься?

У, пропащая пропасть! Я начала подпрыгивать на месте, чтобы разглядеть всадников. Где же Найгерт? Он наверняка где-то в центре. Он в короне или без? Наверное, рядом с ним должна ехать принцесса. Где она? Холера, я не знаю ее в лицо, тогда темно было и вообще… Да что ж это такое, неужели я так их и не увижу, детей Каланды? Проклятье! Какого черта этот верзила лезет на мое место!

Я вступила в борьбу. Поднырнула под локоть верзилы, протиснулась между толстой теткой и молодой девушкой, наступила на ногу какому-то старичку. Получила тычок между лопаток, кто-то, азартно размахивая руками, заехал мне по затылку. В плечо вцепилась чья-то пятерня. Я оглянулась с намерением укусить — это оказался Кукушонок. Он кричал мне что-то неслышное.

— Что?

— !!!

— Я должна его увидеть! Должна!

Тут толпа откачнулась назад — кавалькада проплывала мимо. Кукушонка утянуло в задние ряды, а я рванулась вперед, как одержимая.

— Найгерт! — заорала я. — Найгерт! Мораг! Где вы?!!

Чьи-то руки стиснули мне ребра и я вознеслась над толпой. Какой-то здоровенный мужик посадил меня к себе на плечо. Мельком я разглядела черную паклю волос, распяленный рот и красные от натуги щеки. Он ревел как раненый бык:

— Нарваро Найгерт!!!

Я затеребила мужиковы волосы:

— Который? Да который же?

— На сером в яблоках! С золотой попоной! Нарва…!!!

Теперь я видела его — на сером в яблоках, с парчовой, в кистях, попоной. В самом центре кавалькады, со всех сторон заслоненного фигурами сопровождающих. Самого маленького и невзрачного. Тоненького юношу с узкими плечами, укрытыми коробом плаща, жесткого и тяжелого от драгоценного шитья. Сидевшего на лошади строго и прямо. С большой, как у котенка, головой, перетянутой золотым обручем, словно бинтом. С белым мазком седины в черных волосах. С бледным детским лицом. С лихорадочно блестящими, обведенными синевой глазами. С растерянной странной улыбкой. С нехорошими алыми пятнами на скулах.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});