Кукла-мальчишка снова бросилась на меня, размахивая своим игрушечным ножом. Я ткнула его палкой, оттолкнув его назад концом с подушечкой. Но он снова и снова лез в атаку, кромсая палку ножом — так что, в третий раз я отпихнула его сильнее, опрокинув на спину.
Я почувствовала острую боль в левом плече, развернулась и обнаружила маленькую леди, стоящую на столе за моей спиной. Она ткнула меня своим кукольным ножом. Я закричала и отшатнулась, но она проворно заковыляла по столу вслед за мной, ногами отбрасывая с дороги бутылки и чаши. Ущерб, который я нанесла ей, пинком отправив через всю комнату, ограничился царапинами и свезенной краской — но кроме того, она потеряла свой шиньон из человеческих волос; от него осталась только латунная скобка на задней части ее раскрашенной головки.
Она выглядела очень рассерженной.
Но она совершила большую ошибку, выбрав такую высокую точку для нападения. Я воткнула в стол серебряную булавку, пришпилив к доскам длинный шлейф ее платья — крепко, словно прибила гвоздем. Попав в ловушку, она начала дергать платье, потом развернулась, пытаясь выдернуть булавку.
Мальчишка с лицом, покрытым красной краской, схватил меня за ноги и запутался в моих юбках. Я пыталась стряхнуть его, но ощутила болезненный укол в левой голени. Впав в бешенство, я двумя руками схватила муштабель, как биту — и одним ударом отправила его в полет через всю комнату.
Кукла-девчонка оторвала несколько сантиметров от своего шлейфа, оставив их пришпиленными к столу и кинулась ко мне. Она прыгнула со стола, высоко подняв ручки.
Я встретила ее в полете ударом в голову, который отбросил ее в сторону, налево от меня. Она приземлилась на другой стол, перебив стоящие там бутылки.
Теперь, когда оба противника оказались вне игры, у меня появилась возможность сбежать. Какое-то странное чувство заставило меня остановиться и выдернуть из стола мою серебряную булавку — но, схватив ее, я почувствовала, что моя левая рука онемела.
В следующую секунду моя левая нога похолодела, а потом — отказалась держать меня. Я рухнула на пол, не в силах пошевелить левой рукой и сгруппироваться, и, кажется, сломала плечо и челюсть, ударившись о край стола.
Я лежала на полу, загребая воздух правой рукой и ногой, тщетно пытаясь заставить работать вторую половину моего тела. Онемение охватило всю левую сторону — от скальпа до пальцев на ноге. Я ослепла на левый глаз и не чувствовала левую половину рта.
Игрушечные клинки были отравлены. Меня ждала смерть.
Или что-то гораздо хуже.
Тьма окружила меня. Я полностью ослепла. А потом мир перестал существовать.
Глава 21.
Рычаги влияния
Я медленно приходила в себя — ощущение было такое, словно последний миллион лет я провела, вмороженная в древние льды, и теперь потихоньку оттаивала.
Все тело болело, особенно левая рука и левая голень. Пульсирующая боль раскалывала голову.
Я лежала. Лежала на диване, который стоял в углу комнаты с высоким потолком. Я была укрыта покрывалом. На мне по-прежнему было платье Лаурели Ресиди — правда, теперь оно окончательно утратило приличный вид и было покрыто пятнами от красящих порошков.
Это была не коммуна. Я находилась в другом здании. Металлический пол покрывал большой коротковорсовый ковер с набивным рисунком. Стены были каменными. Потолок — тускло-белый, как гипс. В двух стенах были большие окна, в которые падал дневной свет — но они были занавешены шторами из белого муслина, так что с моего дивана я не могла видеть, что делается снаружи.
Некоторое время я лежала тихо и прислушивалась. По звукам, доносившимся снаружи, я поняла, что точно нахожусь в Королеве Мэб. Я находилась в помещении, расположенном довольно высоко — уличный шум доносился снизу — и я слышала раздававшийся с интервалами колокольный звон. Один примечательный набат доносился слева. Звук был низким и медленным — я узнала колокол Святого Ваала у Врат Мытарств, он отличался крайне унылым звучанием и всегда чуть запаздывал, отбивая часы.
Итак, на дворе недавно рассвело, а я лежала находилась в высоком здании в южной части города, восточнее Врат Мытарств; это означало, что, возможно, я находилась где-то к востоку от фактории Фероника и барахольного рынка, расположенного на берегу реки. Там действительно было несколько зданий, подходивших под те параметры, о которых я думала — Университариат Чазопар у Врат Мытарств, Орфеанская Музыкальная школа, Рубрикаторий Тармос, зал Гильдии Достопочтенных Братьев, базилика и миссия Экклезиархии — но ни одно из них не вызывало ассоциаций с тем местом, где пребывала я.
Для пробы я повернула голову, чтобы осмотреть помещение.
Я была не одна. В противоположном углу подлокотник-к-подлокотнику стояли два кресла с высокими спинками. В них сидели две куклы и глядели на меня. Они сидели как обычно маленькие дети сидят на стульях, предназначенных для взрослых — их ножки не свешивались вниз, а лежали на сидениях.
Кукла-девочка тихо сидела на левом кресле. Ее длинное платье было порвано. Ручки лежали на коленях. В них она держала свой шиньон из настоящих человеческих волос. Ее стеклянные глазки были опущены вниз, она не отрываясь смотрела на него, словно не в силах полностью осознать свою потерю. Время от времени она поднимала глаза на меня, но потом вновь переводила их на свою драгоценную прическу.
Лицо куклы-мальчика по-прежнему было заляпано красной краской. Он точно так же глядел на меня сверкающими стеклянными глазками с алого лица. Его деревянный рот с легким щелчком открылся и снова закрылся. Под моим взглядом он, ерзая, сполз с кресла, спрыгнул на пол, вперевалку протопал к низенькому деревянному комоду, стоящему у противоположной стены рядом с дверью и набрал себе орехов из большой керамической миски, которая красовалась на комоде. Он набил ими карманы своего бархатного сюртука. Потом он проковылял обратно к креслу, забрался на него, уселся и начал доставать орехи один за другим. Не спуская с меня глаз, он раскалывал орехи, стискивая их в своем маленьком кулачке — и закидывал раскрошенные ядрышки в рот. Его нижняя челюсть с негромким щелк-щелк-щелк двигалась в своих деревянных пазах.
Они выглядели довольно пугающе. Полагаю, дело было в том, насколько пронзительными были их немигающие глаза, в постоянной ухмылке у них на личиках при полной безучастности общего выражения. Они были ясноглазыми и улыбающимися — но было видно, что их лица не имеют ничего общего с их настоящими чувствами.
Комната была простой, даже аскетической, а мебель — хотя и хорошего качества — казалась по-настоящему пуританской. Хотя это и казалось маловероятным, я решила, что, из всех мест, о которых я думала, это больше всего напоминает миссию Экклезиархии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});