Пахтер должен выплатить рабочим разницу, установленную комиссией <36 груш в день, а не 33, как было12>, никакой компенсации за дни забастовки рабочим выплачено не будет (цит. по: Shaltiel 1990, II: 610).
Наиболее пострадавшей от этого скандала стороной оказался Багарав. Э. Шалтиэль пишет, что, полный обиды на собственную компанию, на партию, в которой состоял, – Ahdut ha-avoda, на профсоюз, которые не сумели его защитить от несправедливых, как он считал, обвинений Рутенберга, Багарав во все эти адреса направил письма об увольнении, уехал в Цфат и заперся в одной из гостиниц. Рутенберг отправился на его поиски. После тяжелого обмена мнениями («hetikhu ze be-ze milim kashot») Багарава все-таки удалось вернуть на прежнее место (Shaltiel 1990, И: 610).
Близкое знакомство Рутенберга с одним из действующих лиц этой в высшей степени неприятной истории, Шертоком, произошло еще в начале 20-х гг., когда оба участвовали в создании отрядов хаганы. К той же деятельности, кстати, был близок и Багарав, обладавший не менее крепким, чем его будущий начальник, характером.
Спустя короткое время после того как страсти улеглись, Рутенберг, получив от Шертока письмо, в котором тот высказывал ему ряд претензий, писал в ответ (RA, копия):
Дорогой мой Черток,
Понятия не имел, что Вы были в officee, когда мне сказали о Вас. Я сидел в автомобиле, уезжая по срочному делу, когда мне сказали, что Вы у телефона. Не мог ответить, что позвоню Вам, когда вернусь. Оскорблять Вас не имел в виду. И Вам учить меня хорошему обращению с людьми не приходится. Вы еще слишком молоды для этого. Кроме того, Вы слышали, вероятно, что я вообще человек очень занятый и последнее время больной, и если Вам надо было видеть меня по важному делу, Вы могли снестись, чтобы устроить свидание со мной за полмесяца, а не за полчаса до Вашего отъезда. Сообразили ведь сделать так и сумели говорить со мной по другим поводам. Совсем недавно еще.
Что касается сущности Вашего письма, то Вам известно, что в делах P<alestine> E<lectric> C<ompany> я обходился до сих пор без Ваших советов и могу обойтись и сейчас без них. It is no your damned business. По какому праву и на каком основании Вы позволяете себе вмешиваться в отношения с моим персоналом, объяснять мне, что кто вынес на своих плечах и как я могу себя скомпрометировать тем или другим моим решением. Ничего в этом деле не зная и ничего в нем, следовательно, не понимая. Вы бы лучше хорошо подумали о той невероятной легкомысленности некоторых, Ваших лично, поступков в деле стачки Пахтера, принесших неоценимый вред рабочим Палестины, интересы которых Вы обязаны сохранять и защищать всемерно. О «душе» дела, не Вами созданной, Вы должны были думать до того, как натворили Ваши непростительные глупости, а не после. И нужны ли Багарав и Кац для сохранения этой души, я более компетентен судить и решать, чем Вы. Самый факт Вашего вмешательства и особенно его форма – недопустимый скандал, непростительный.
Знаю, что Багарав разговаривал с Берлом <Кацнельсоном> и Вами о деле. Для Вашего сведения – дело еще не кончено. Если Багарав и Кац останутся в P<alestine>E<lectric>C<ompany>, это значит, что они признали <на> сто процентов, не под давлением или боязнью, а внутренне, интимно, что они виноваты. Во всем, во всех отношениях. И им дорого придется платить, чтобы вернуть мое прежнее доверие к ним.
Расскажите Берлу содержание Вашего письма ко мне и покажите ему это. Обращаю его внимание на то, как Вы, наше молодое поколение и надежда, легкостью Ваших мыслей и поступков, как много зла Вы можете принести.
Знаю, Черток, что Вы хотите думать и поступать гораздо лучше, чем это выходит у Вас на деле. Well, Вы уже не мальчик, и пора добиться соответствия между желанием и поступками. Давно пора. Чтобы не оказалось поздно.
П. Рутенберг
20 July <1>929
H<aifa>
Письмо Шертока, на которое отвечал Рутенберг, приведено в Приложении IX. Суровый рутенберговский приговор о «легкости мыслей и поступков» молодого поколения, которую он вычитал в письме Шертока, был совершенно в данном случае несправедлив: молодой журналист ни в чем, как кажется, не нарушил положенной субординации и не перешел границ допустимого такта. Письмо дышало искренней болью за дело, и его автор менее всего производил впечатление непрошеного и назойливого советчика.
Нужно проявить большое душевное усилие, – писал он Рутенбергу, – чтобы преодолеть все происшедшее и восстановить нарушенное равновесие. Теперь главное не установить вину – виноваты все, и порчей крови все ее искупили, – а создать возможность дальнейшей работы. Вы один способны на такое душевное усилие, ибо Вы больше всех и всех ответственнее. Вы будете отвечать за все – перед собой и перед другими. Тут должен действовать призыв к высокой сионистской ответственности, носителем коей Вы всегда являлись в моих глазах. Потому что недопустимо, чтобы на таких важнейших стратегических пунктах нашей позиции наша сила и боевая способность зависели от личных трений, к<ото>рых мы не в силе преодолеть.
Рутенберг, однако, прочитал письмо по-своему: как попытку вторгнуться во владения, где он привык ощущать себя хозяином и справляться без чужого совета. Созданную им электрическую компанию и все происходящее в ней он оценивал как собственное, сугубо приватное дело и, подобно собственному прошлому, зорко оберегал от внешнего посягательства, даже когда оно приобретало такие безобидные и более того – глубоко сочувственные формы, как в случае с Шертоком.
К концу 20-х гг. Рутенберг достиг вершины успеха: в его распоряжении было самое крупное в Палестине производство, у него были слава, почет, деньги, власть. Он вполне мог считать свой жизненный проект удавшимся. О том, что это чувство его так и не посетило, мы скажем в последней части книги. Сейчас же хотелось бы коснуться еще одной важной темы – Рутенберг и русская эмиграция.
________________________________________________
1. Письмо Горького Рутенбергу (3(16) мая 1911) // Горький 1997-(2007), IX: 38.
2. Написано на идише – дословно: ‘не завидовать мне', т. е. радоваться за меня.
3. Шошанна Гиллелевна Персиц (урожд. Златопольская; 1893–1969), дочь сионистского деятеля, промышленника и филантропа Г. Златопольского (см. о нем прим. 4 к VI). Получила еврейское и общее образование: прекрасно знала иврит, еврейскую историю и литературу. В 1917 г. совместно с отцом и своим мужем Йосефом, религиозным евреем, окончившим Московский университет (юридический факультет) и иешиву (религиозную школу), открыла в Москве изд-во «Оманут», выпускавшее учебную литературу на иврите (в 1918 г. переведено в Одессу, затем – в Германию и в 1928 г. – в Тель-Авив). Их дом в Москве, который посещали крупнейшие представители еврейской интеллигенции (Х.-Н. Бялик и др.), был центром еврейской культуры. С 1925 г. жила в Эрец-Исраэль. Член кнессета (1949-61).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});