Читать интересную книгу Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Афанасьев

…Вечером он въехал в Ростов. Дома помылся, успокоил мать и лег спать. Утром проснулся вполне здоровый. Позвонил ей, и она сказала: «Нет. Ты со мной, как с куклой…» — «Что же делать…» — пробормотал он, и она положила трубку. В полдень, когда он спал, пришел Волчок. Робкий какой-то.

— Знаешь, какой сегодня день? — спросил он Вадима.

— Позавчера чуть с белым светом не распростился, сегодня еще хуже.

— Ну почему? Сегодня у меня день рождения. Придешь вечером со своей?

— Приду. Один приду, потому как моя уже не моя.

Вечером он приехал к Волчку на мотоцикле. Пили,

гуляли. Когда выпивка кончилась и можно было бы расходиться, показалось мало. Вадим и Волчок на мотоцикле поехали в центр «искать». На перекрестке Тургеневской и Островского приостановились, потому что впереди, на следующем ярко освещенном перекрестке Буденновского с Тургеневской дежурила целая бригада милиционеров и дружинников, проверявшая всех подозрительных, спускавшихся к мосту через Дон и подымавшихся от него. Надо было развернуться и объехать опасное место. Однако у пьяного Вадима с пьяным дружком за спиной почему-то все время получался поворот только за 360°. Потом они упали. И еще упали. Потом к ним подъехали. Именинника сразу свезли в вытрезвитель, владельца мототранспорта сначала на экспертизу, потом в вытрезвитель.

…Пришло время подводить итоги. Печальные они были: безработный, лишенный права вождения на год, потерявший подругу — и ничего мог бы не терять. И все потому что он никто, никакой…

ЛЕГКАЯ ЖИЗНЬ

Легкая жизнь!.. Легкая жизнь!.. Они почти все здесь: Волчок, Вадим, Куня, Сережка, Жорка Пупок. У Мишки Татаркина перерыв между сроками.

* * *

Эту смешную контору нашел, конечно, Волчок. Он смеялся.

— Что я тебе сейчас расскажу. Нашел!.. Еще в лагере ходили слухи. Потом в котельной работничков оттуда увидел. Да, говорят, у нас неплохо, пыльно, но заработно. Ну лето, шабашки. А когда тебя не было, участковый приходил: «Извольте куда-нибудь устроиться, а нет, так мы вас сами определим». Ну беру две бутылки, колбасы, сам слегка заряжаюсь и валю. Это на Красноармейской, между Буденновским и Подбельским. Центр. На улицу два паршивых домика выходят, а в глубине двора ворота, проходная, еще один двор, с одной стороны мастерская, с другой склад, а прямо перед тобой двухэтажная контора. Ну, показали вверх. Поднялся. Отдел кадров сидит в комнатке, головы не поднимает. Пыль кругом, вроде как из дальнего странствия возвратился и не знает, с чего начать. «Требуются?» — спрашиваю. Он свинцовым взглядом посмотрел на меня и пальцем на перегородку с соседней комнатой. «Ага, — говорю, — понял». Захожу в соседнюю. Сидит с чубчиком, легенький, симпатичный. «Ищу, — говорю, — работу, ко всему привык, довольствоваться могу малым». — «Где, — говорит, — привыкал?» — «Известно, — отвечаю, — там». — «Плохо», — говорит. «Хуже не бывает», — отвечаю. «Водку пьешь?» — резко вдруг спрашивает. «Известно, — говорю, — в силу возможности и необходимости. Это как любовь, дело добровольное». Засмеялся. «Темнила ты хороший. Только знаешь, принять я тебя не могу. Я и. о. Иди к председателю общества, как он скажет, так и будет». И почувствовал я, что к председателю мне ходить не следует.

— Вова, ты сказал, нашел. Что ты нашел? — перебил Волчка Вадим.

— Не чувствуешь?

— Чувствую, но не понимаю.

— Обыкновенный неслыханный бардак!.. И слушай дальше. Почувствовал я, что к председателю мне ходить не надо. Была не была, думаю, и спрашиваю: «Как вас звать?» — «Николай Ивановичем», — отвечает. «Николай Иванович, — говорю, — у вас здесь под крышей очень душно. Пойти бы на воздух». Подымаю сумочку с бутылками и об его стол слегка грохаю. Три звука получилось: бутылки о стол ударились, друг о друга и внутри булькнуло. Он подумал и говорит: «Откуда про нас узнал?» — «Зимой, — говорю, — кочегарил, а ваши приходили котлы чистить и колосники меняли». — «Кто?» — спрашивает. Обрисовал и понял, что дело мое выгорит. «Ладно, — говорит Николай Иванович, — иди к Буденновскому и жди на углу». Я пошел. Долго, правда, ждал. Смотрю, показался. Молча направились в сад Маяковского, под грибочки. Как засели! Ля-ля-ля да ля-ля-ля. Ну, старается быть важным. Три курса строительного окончил, в войну приходилось и танковым батальоном командовать. Тебя, говорит, я уже принял, заявление после напишешь. Подошли еще двое, мастера производственные Косяк и Матюша. Коленька мне сразу понравился, а эти не очень. Наливаю и им, в магазин пришлось сбегать. Ну эти сейчас же прикинулись добрыми, спорить начали, к кому из них в бригаду попаду. Потом еще появились, старый и молодой, с сумками, из которых рабочие тряпки торчат. Матюша на них набросился: «Так! Рабочий день сколько у вас часов?.. Завтра чтоб пришли с объяснительной». Работяги достают три фауста. «Ильич, да ты посмотри, что у нас!» Гадость, между прочим, принесли жуткую. Окна можно красить. Однако Ильич подобрел: «Ну а чего вы так рано?» Те заскулили: «Материалу нет… ничего не подготовлено…» К пяти вечера нас уже было восемь человек. Все пьяные, галдят, меня по плечам хлопают: у нас не пропадешь. У Матюши глаза закисли, рот до ушей. «Родные вы мои, сам вас боюсь. Я ж такой же, как и вы!» Как разошлись, не помню. На другой день прихожу — меня не помнят. Подсказал. «А… Ну подожди на улице». Часов в девять выходят Коленька и Косяк. Идем в винную лавку на Буденновском. Коленька за скок берет три стакана. Потом Косяк берет. Потом я. Выходим. Коленька говорит: «Иди домой. Галочку за сегодня тебе оставим, а завтра уже к кому-нибудь прикрепим». На другой день, правда, прикрепили. Длинный, худой, черный и какой-то голодный мужик. Опрашивает: «У тебя ноги холодеют?» — «Так лето ж!» — отвечаю. Вышли все на тот же Буденновский, он губами пожевал, глаза протер и отпустил: «Ступай по своим делам. Завтра будем работать». Потом, гляжу, все-таки начали работать. Но не больше двух часов в день, да и то не всегда. И при этом как! Семен положит два кирпича, сядет, закурит «Памир» и давай о том, как «вот работаешь, работаешь, потом-кровью обливаешься, а в зарплату получать нечего». Тихим таким голосом шелестит и шелестит, наплюет вокруг… Мне вчера надо было пораньше сорваться — уже наглею, шабашки в рабочее время делаю, — я его слушал-слушал и говорю: «Семен! Давай еще раз потом-кровью обольемся да и кончим».

Вадим невольно рассмеялся.

— Да. Говорю, дурак будешь, если не пойдешь со мной. Литр водки, и завтра ты подсобный печника. Мы быстро в гору пойдем. Там или шалопаи ни к чему ул способные, или серые темные мужички, не умеющие пользоваться тем, что само напрашивается. Сдадим на разряды, перезимуем и развернемся.

— Нет! — сказал Вадим.

* * *

Между тем у Вадима пошло хуже некуда.

Он поступил по первой своей специальности — токарем — на подшипниковый завод. От дома это было в десяти минутах пешего хода. Поступил в ремонтно-инструментальный цех. В общем-то, хоть его стихией была скорость, к точности он тоже был способен. Было даже интересно. К станку его поставили не очень разболтанному, работа по чертежам разовая или небольшими партиями, от однообразия не устанешь. Но, во-первых, цех, как и весь завод, работал в три смены. И третья смена совершенно изматывала Вадима. Невероятно хотелось спать в три ночи. К половине пятого сонливость проходила, наступала удивительная бодрость и не менее удивительная ясность, даже прозрачность мысли, чувств. К восьми, вернувшись домой, поев, он ложился в постель и до десяти маялся. Потом два часа дремал. После этого вставал и до десяти вечера ходил сам не свой. В десять, наконец, одолевал настоящий глубокий сон. Но в одиннадцать он должен был вставать и, качаясь, идти на смену. Лишь начав работать, он избавлялся от наваждения сна и до трех, до перерыва, работал. Потом опять одолевал сон, иногда он спал, иногда нет, то и другое было мучительно. Во-вторых, гадкая атмосфера в цехе. Времена менялись. Новый вождь, одержавший победу над другими вождями из окружения Сталина, произносил длинные речи, народу обещалась через двадцать лет жизнь при коммунизме, всюду (говорили, даже на Чукотке) сеяли кукурузу, которая должна была привести ко всяческому изобилию, а из деревни начался поголовный бег молодежи. На заводах, где, в общем-то, неплохо действовала система сдельной оплаты труда, вводилась повременно-премиальная, как на Западе. Именно в инструментальных и ремонтных цехах она вводилась в первую очередь. Зарплата теперь зависела от разряда. И устроили так, что снизилась она у каждого на двадцать — тридцать (деньги только что ввели новые) рублей. Производительность в цехе от этого упала на пятьдесят процентов. Самые горячие уволились, Вадим только потому и попал в среду рабочей элиты, что самые лучшие в знак протеста уволились. В цехе взяли верх подхалимы и бездельники, всех успокаивали: «Переживем…» Рядом с Вадимом работал профсоюзный активист Дорофеев. Лысый, плотный, совсем еще не старый, он умудрялся целыми днями копаться вокруг станка, к концу выдавая какую-нибудь втулку, которую можно выточить за двадцать минут. Вадиму было гадко, стыдно. Ему казалось: надо на что-то решиться?