– Хозяин! – завопил Брюхо, увидев меня. – Я не звал их сюда, хозяин! Я ничего им не сделал, только набрал воды в котел! Я…
Велев ему закрыть рот, я вытащил из мешочка медное кольцо и вложил его в руку рыбака, самого старшего среди них. Потом прикусил зубами палец и сказал на языке Джахи:
– Рыба! Хочу есть! Принеси мне рыбы!
Кажется, рыбак меня понял. Бережно спрятав кольцо в своих лохмотьях, он что‑то проворчал, кивнул и повернулся к деревне. Остальные потрусили за ним и скрылись среди пальм, оставив нас у шатра на опустевшем берегу. Брюхо, приободрившись, стал разводить костер и греть воду, а я опустился на колени перед статуэткой бога и вознес молитву. Был полуденный час, волны с шипением набегали на берег, ладья Амона плыла в высоком небе, море переливалось и сияло солнечными бликами. Я молился о том, чтобы путь Мангабата был прямым и быстрым и чтобы князь Таниса снизошел к словам, которые передаст ему кормчий. И тогда…
Раздался шелест шагов, и моя молитва прервалась. Это был старый рыбак, но тащил он не только рыбу в корзине, но еще и тощую девчонку лет десяти, голую, смуглую, с битыми коленками и затравленным взглядом. Частью жестами, частью словами рыбак объяснил, что предлагает мне ее купить для ночных утех и просит немного, три медных кольца. Он даже похлопал девчонку по заду, на котором мяса было столько же, сколько в хвосте воробья. Дикари, подумалось мне; отец торгует дочерью или дед внучкой. Она была постарше моих дочерей от Туа, но явно не брачного возраста, да и через три-четыре года такой заморыш не подойдет для постели.
Я показал на статую Амона, что виднелась в распахнутом шатре, склонился перед ней и сделал жест отрицания: бог не велит! Старик недовольно сморщился, но я, забрав у него корзину, сунул в заскорузлую ладонь медное кольцо и произнес: «Рыба! Еще рыбы! Другой день. Завтра».
Рыбак и девочка ушли, и я вернулся к прерванной молитве. Я снова просил о легком пути для Мангабата и о том, чтобы Амон направил сердце князя к дороге щедрости. Тогда приплывет Мангабат обратно с ларцами, полными серебра и золота, и войду я в город не разбойником, не причиной раздора между Тиром и Библом, а как божественный посланец; войду во дворец, открою ларцы, и ослепленный Закар-Баал с радостью приветствует меня и отправит в горы лесорубов с бычьими упряжками. Я так размечтался об этом, что, закончив молиться, вышел из шатра и простер руки к небесам, ожидая счастливого знамения.
Но финики с неба не посыпались, и соколы там тоже не летали.
* * *
Шли дни. Каждый вечер Бен-Кадех приходил ко мне – один, либо с Эшмуназаром, или с мальчишкой, тащившим вино и хлеб, – и повторял мне слова владыки Библа. Но ничего другого, кроме слов, не случилось, и вскоре я понял, что Закар-Баал не хочет выдворять меня из Библа силой. Все же я считался посланцем Херихора и Несубанебджеда, и волочить меня на корабль или гнать плетью, покалывая в ягодицы копьями, было не очень дружеским жестом. Правитель Библа наверняка рассчитывал, что я уберусь сам, когда мной овладеют отчаяние и тоска по родине. Во всяком случае, Бен-Кадеху не поступали приказы явиться к египтянину с десятком стражников, скрутить строптивца и бросить на судно, плывущее в Танис.
Не помню, в двенадцатый или тринадцатый день своего сидения я поведал Бен-Кадеху и Эшмуназару о посещении рыбаков и тощей девчонке, которую мне предложили купить. Смотритель нахмурился и сказал, что пошлет в деревню воинов, дабы те древками копий вколотили в рыбаков почтение к моей персоне. Тогда эта низкая шваль перестанет мне докучать и больше не приблизится к шатру со своим худосочным товаром. Но я упросил Бен-Кадеха не наказывать рыбаков. Теперь они не приходили ко мне толпами, не пугали кушита, а раз в два-три дня появлялся знакомый старик с корзинкой рыбы и прочих морских даров. Получив медное кольцо, он низко кланялся, благодарил и уже не пытался всучить мне свою дочь или внучку.
Эшмуназар молча слушал наш разговор, морщась, поглаживая холеную бородку и недовольно поднимая брови. На следующий день он появился утром у моего шатра, и не один, – приехал на повозке с возничим. В повозку были запряжены два упитанных осла, ремни упряжи усеивали бронзовые бляшки, над возком был натянут полотняный тент, а дно покрыто толстым шерстяным ковром. Я и раньше догадывался, что Эшмуназар – юноша отнюдь не бедный, но великолепие его выезда меня потрясло. Надо добавить, что возница, крепкий детина, был вооружен дубинкой и топориком, а на головах ослов развевались страусиные перья, собранные в султаны. В этих диких краях такой возок был редкостью, достойной князя!
– Я думал над сказанным тобой вчера, – произнес Эшмуназар, – думал об этой истории с рыбаком и девчонкой. Возмутительно! Возмутительно и недостойно предлагать ее тебе! Хоть ты отговорил моего дядю, но эти жалкие рыбоеды нуждаются в наказании. Не послать ли к ним Абибаала, чтобы он прошелся палкой по их задам и спинам? – Тут он кивнул на возницу. – Абибаал искусен в подобных делах, и это не займет много времени.
Я покачал головой:
– Не нужно их бить. И что ты видишь тут возмутительного? Нищие люди продают своих детей… Это скорее печально.
– Меня возмущает их наглость, ибо девчонка была тощей, – пояснил Эшмуназар. – Что за удовольствие прижиматься к костям! У нас говорят, что красота женщины начинается с зада, и этот зад должен быть основательным. Тебя оскорбили, Ун-Амун, а ты этого не понимаешь!
– Бог их простит, – сказал я и постарался перевести разговор на другое: – Вижу, ты приехал в повозке… Собираешься куда‑то?
– Да. Вместе с тобой.
– Но мне нельзя…
– Тебе нельзя в город и в гавань, однако в гавань ты уже ходил. Но князем ничего не сказано о городских предместьях, рощах, садах и полях. Так что ты можешь туда отправиться без опаски. Едем! Хватит тебе скучать у моря, точно дохлая рыбина!
Мы устроились на ковре, и повозка затряслась по камням. Дороги вдоль берега не было, только узкая неровная тропа, кое‑где засыпанная галькой. На каждой кочке нас подбрасывало, да так, что лязгали зубы, а говорить было опасно – вдруг откусишь язык. Но вскоре мы выехали на тракт, что вел от причалов к городским воротам, тряска сделалась меньше, и я, собравшись с духом, произнес:
– Куда ты меня везешь, Эшмуназар?
Он ответил вопросом на вопрос:
– Давно ли ты покинул дом свой, Ун-Амун?
– Четыре месяца прошло. Даже больше.
– И все это время ты не прикасался к женщине?
– Воистину так.
– Мой лекарь говорит, что слишком долгое воздержание вредно. От него проистекают стеснение в груди и тяжесть в чреслах. Ты чувствуешь такое?
– Стеснение… да, но по другой причине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});