По погоде непохоже, что наступил сентябрь. Жаркие дни упорно не признают календарной осени, хотя на глазах тают, укорачиваются.
Разве что ночи стали свежей, прохладнее, поубавилось комара. Да ещё природа дело своё знает четко: давно спровадила пернатую певчую братию; покинули лиман всевозможные перепончато-лапчатые; потянулись в дальние края журавли; поблекла, без мороза облетает листва акаций, пожухла трава, сады тронула проседь…
Всё чаще заставляет вздрогнуть пронзительно-хриплый вороний крик. Разжиревшая на брошенных хлебах, дремлет многочисленная их стая на проводах и крестовинах телеграфных столбов вдоль гравийки, чёрной тучею время от времени накрывая подсолнухи. Серо подсолнуховое поле, в недобрый час созрел здесь богатый урожай семечек… Впрочем, почему «в недобрый»? Что ни день хуторская пацанва, а также взрослые, забираются в глубь плантации и, пригибая корзинки к ведрам выколачивают семечки запасаются в зиму; полицай, зачастивший теперь в станицу, на «уборку» смотрел сквозь пальцы, видимо, запрещать указаний не поступало. Наши ребята для себя запасы уже сделали, не забыв и про подопечных ребятишек. А сегодня закончили изготовление специальной «мажары» — тележки с удлинённым и расширенным к верху кузовом для подвозки подсолнуховых шляпок и стеблей.
В прошлом году топливо приходилось таскать за километр-полтора из степи на горбу. Пока наберешь вязанку да донесёшь — на уроки времени не оставалось. А тут и уроков нет, и торчи — вот они, у самого двора: бери не хочу. Да токо чё их таскать на спине, решили ребята, и «забацали» мажару.
— Воще — годится! — похвалил Миша, попробовав возок на лёгкость качения. — Возить будет — одно удовольствие. С кого начнём?
— Я думаю, с тёть Лизы, — предложил Борис. — У неё топить совсем нечем.
— Говорил бы без фокусов: с Верки, а то замуж не пойдёт, — не удержался Миша, чтоб не поддеть.
— С Веры так с Веры, — согласился Ванько. — Она того заслуживает. И ты, Мишок, на неё не наедай.
— Я не на неё, а на Шенкобрыся. Не люблю двухличных: думает одно, а говорит другое.
— Посмотрим, как ты себя поведешь, когда какая-нибудь приглянется, — заметил Ванько.
— Мне не приглянется. Была охота, воще, — провожай домой, ходи вокруг на цыпочках, а уедут, так ещё и чахни из-за них! …
Это был камушек в огород Андрея.
Не прошло и двух недель, как Марта уехала с Дальнего, а ему кажется — не виделись сто лет. Днём ещё так-сяк, заботы и хлопоты отвлекают от мыслей о ней, а приходит вечер — тоска и скука зелёная. Тянет сходить в станицу, узнать, где поселил их фрицевский комендант, увидеться, поговорить… Но дел у ребят пока невпроворот, и он решил потерпеть. Четырнадцатого сентября у неё день рождения — заодно и поздравит, и повидаться повод подходящий. Своим намерением поделился с Ваньком и Федей.
— А как ты узнаешь, где они теперь живут? — поинтересовался сосед.
— Подежурю возле стансовета, там зараз комендатура: мать верняк ходит обедать домой.
— Я тоже давно собираюсь проведать тётю, до элеватора тебе попутчик. А хочешь — сходим на разведку вдвоём, — предложил Ванько.
— Да нет, справлюсь один, — отказался он от компаньона. — Меня заботит другое: что бы ей такое подарить в честь важной даты?
— У деда Мичурина розы в палисаде — залюбуешься. Можно преподнести букетик. Они уже редкость, а девчонки цветы любят, — подал мысль Федя.
— Не, это не то… До обеда завянут, станут некрасивыми.
— Если Марта тебя любит, то подарок не имет никакого значения, — заверил его Ванько.
— Неудобно заявиться с пустыми руками…
— Тогда подари ей свою линзу от бинокля, — предложил сосед ещё один вариант. — Она сама по себе красивая, а главное — как память о комиссаре, спасшем вам жизнь.
Утром четырнадцатого Андрей оделся во всё новое, пообещал матери к вечеру вернуться, и они с Ваньком отправились в гости.
На здании стансовета болтался флаг — красный, с белым кругом посередине и чёрной жирной свастикой. Над парадным входом укреплен в золочёной раме грозный орёл с хищным клювом и злобным взглядом; в когтистых лапах держал он всё ту же паукоподобную свастику. У ступеней припаркован лимузин который Андрею не раз приходилось видеть на хуторе. Из распахнутого окна доносилась гортанная нерусская речь. Отойдя на почтительное расстояние, он выбрал невдалеке место напротив и стал ждать.
Одако предположение, что она ходит обедать домой, не оправдывалось: ни одна женщина не появилась ни из парадных, ни из каких-либо других дверей до самого вечера. Подумал уже о возвращении домой, когда, примерно в начале восьмого (часы на всякий случай оставил Ваньку при расставании), Ольга Готлобовна сошла-таки со ступенек комендатуры. Отойдя, свернула на мощёную кирпичом аллею — как раз ту, где на скамье облюбовал наблюдательный пост Андрей. При её приближении он поднялся, смущенно улыбнулся и сказал:
— Здрасте, Ольга Готлобовна!
— Здравствуй… Ты что здесь делаешь? — узнав, удивилась она.
— Да вот….Захотелось вас проведать…
— Вон оно что! Ну, идём. Одна из нас как раз именинница.
— Я знаю: Марте исполнилось четырнадцать лет.
— Спасибо за внимательность. Она, полагаю, обрадуется. — Ольга Готлобовна оглядывала его с приветливо-ироничной улыбкой. — И ты не побоялся — в такую даль, один да ещё и на ночь глядя.
— Мы вышли из дому ещё утром.
— Это с кем же?
— А с Ваньком. У него тётя живёт на край станице, так он к ней — проведать.
— Ванько — это тот мальчишка, что один всю нашу картошку выкопал да ещё и вам помогал выбирать? Кулькин, кажется?
— Он самый. А силища у него бычачья, эт точно.
— Видела его несколько раз — по внешности не скажешь, что силач.
— А насчёт бояться, так я в станице не впервой, потому и ждал вас до последнего.
Тобик — его здесь не привязывали — встретил у калитки, прыгал, визжал от радости, ухитрился несколько раз лизнуть в лицо. У выбежавшей встретить Марты удивление сменилось едва сдерживаемой радостью.
В квартире Ольга Готлобовна сразу же прошла в комнату отца, а дочь не упустила возможности обнять гостя и приласкаться; затем, против желания хозяина, стащила с него куртку, кепку, снятые им самим сандалии и унесла куда-то.
— Вот уж не думала!.. — воскликнула вернувшись.
— Не ждала?
— Что ты, ждала! Жутко соскучилась!
— А говоришь — не думала.
— Так ведь уже смеркается. — Примостилась, обняв, к нему на колени. — Почему так поздно?
— Раньше не получилось. А ты ещё красивше стала. Поздравляю тебя с…
Тут вошла мать, Марта соскочила с колен, и слова поздравления остались недосказанными.