Читать интересную книгу Преступление без срока давности - Мария Семенова

— За тебя, родная.

Выпили, повторили, налили еще, однако приятного общения пока что не получалось. Зоечка, не отвлекаясь на разговоры, пила и ела с энтузиазмом докера, Ведерников же вообще даром красноречия никогда не блистал и, помнится, еще с пионерского возраста предпочитал все вопросы решать кулаками.

Из-за своего косноязычия он и в рядовых бойцах проторчал дольше, чем следовало бы, — врубались командиры, что Ведро без проблем кому угодно въедет в вывеску, а вот с понтом перетереть по понятиям — слабо ему. Позже, правда, к Андрею Петровичу прилипла другая кликуха. Это после того, как со своей командой он упер контейнер с гуманитарной помощью, которую прислали наивные империалисты российским сиротам. Тогда он поднялся неслабо, забурел и стеба ради подогнал-таки обделенным деткам долю малую. Общественность в ответ назвала его в центральной прессе «отцом родным», и погоняло это прижилось надолго. С тех пор Андрей Петрович поумнел и, завязав бандитствовать в открытую, с размахом занялся коммерцией. А если кто из братанов, заглянув к нему нынче в офис, имел интерес насчет крыши, Ведерников был лаконичен, как спартанец.

«Я, блин, сам себе крыша, — говорил он обычно любопытному и, как бы между делом, рассматривал свой огромный, с набитыми суставами, кулак, — вы, ребятки, еще у папы в яйцах пищали, когда я уже по понятиям жил. Так что имею право. Съезжайте, пока молодые и красивые, а то психика у меня нарушена в боях — сокрушу». Вот так, коротко и по-русски, а главное — доходчиво.

— Очень вкусно. — Утолившая первый голод Зоечка решила наконец, что молчание несколько затянулось, и одарила Ведерникова обворожительно-белозубой улыбкой. — Андрюша, ты такой милый!

— Потанцуем? — Тот широко просиял, показав крупные прокуренные зубы, и внезапно ощутил бешеное желание схватить Зоечку крепко-крепко. — Я тебя приглашаю.

В центре ресторации под сенью раскидистых пальм уже кружились в извечном томлении пары. Переливались, словно росинки в солнечном свете, бриллианты в женских ушах, музыка пела о чем-то несбыточно-далеком, и казалось, что мир совершенен, а правит им любовь.

— Прошу. — Ведерников помог своей даме подняться и, увлекая ее на танцпол, сразу же почувствовал, как она взяла его за локоть — уверенно и цепко.

На них обращали внимание — пара была хоть куда. На фоне почти двухметрового, чем-то напоминавшего медведя-шатуна кавалера вообще-то нехуденькая блондинка Зоечка смотрелась этакой девочкой-дюймовочкой, тонкой как тростинка и наивной до невозможности. Доверчиво прижималась она к широкой мужской груди, и казалось, что в душе ее царит полнейшая гармония, однако дело было совсем не так.

Танцевала Зоечка неспокойно, просто вся извелась, переживая за сумочку, оставленную на стуле. Мало того что была та из чистой крокодиловой кожи и сама по себе стоила денег, так и содержимое представляло определенную ценность. Находились же в ней резервные трусы, зубная щетка, упаковка ароматизированных презервативов и — все случается в этой жизни — вазелин.

Это непростая женская доля сделала Зоечку запасливой и предусмотрительной. А что делать? К своим двадцати пяти она имела на личном счету профессию парикмахера, три аборта и два неудачных замужества, а потому на отношения полов смотрела трезво и без идеализма. Ну кто есть мужчина? Кобель главным образом. И поначалу надо его притомить. Пусть страдает, говорит о любви и дарит подарки. Известно ведь, что запретный плод самый сладкий.

Однако вечно так продолжаться не может, и дальше с мужичком следует поступать согласно старому «правилу паркета». С первого раза его необходимо уложить так, чтобы потом можно было ходить по нему без опаски. Эти нехитрые правила Зоечка соблюдала неукоснительно и, ощутив под конец танца, что партнер уже дошел до нужных кондиций, внутренне настроилась — фаза «паркета» приближалась.

Музыка наконец смолкла, и, содрогаясь от несбывшихся пока желаний, Ведерников повел свою даму к столу. Официант уже успел сменить приборы и по команде моментально принес балканское жаркое из молодой свинины. Для разнообразия были также заказаны маринованные ломтики из телячьих ножек, фазан, фаршированный шампиньонами, и салат а-ля росси, а запивать все это было решено французским красным «Сант-амор».

Правильно говорят, что танцы возбуждают аппетит и жажду. Зоечка с наслаждением вонзила зубы в сочную, истекающую розовым соком плоть и, лукаво глянув на сотрапезника сквозь хрусталь бокала, отпила большой глоток.

— За любовь.

Ведерников поддержал, и под жареную телятину вино прошло превосходно, закончившись скорее, чем ожидалось Заказали еще, а заодно, чтобы не тревожить официанта, бутылочку «Смирновской» и пару упаковок «Хольстена». Хватанули под фазана водочки, повторили, выпив на брудершафт, поцеловались, и вот наконец, слава тебе Господи, проклятая пелена отчужденности начала исчезать. После шампанского с коньячком от нее и следа не осталось, а Зоечка, усевшись Андрею Петровичу на колени, внезапно запечалилась:

— Зима скоро, холода, а как пережить их без песцового манто?

— Будет тебе теплуха. — Крепко обхватив партнершу, Ведерников стремительно пьянел от ощущения ее близости, а в это время свет в ресторации поубавился и на сцене началась программа из номеров нестерпимо пикантных.

Весело запрыгали под лучами софитов прелестницы в купальниках, постепенно от них освобождаясь и демонстрируя все то, чем их так щедро одарила мать-природа. Им на смену лихо выкатился колесом красноносый клоун в безразмерных лакированных башмаках, однако без штанов и принялся на полном серьезе ставить своей ассистентке клизму из скипидара.

— Лапа, ты посмотри, как весело! — Окружающее воспринималось Андреем Петровичем через густую завесу алкоголя, и, может быть, поэтому весь мир казался ему достойным восхищения. — Во негры дают, эфиопы, мать их!

Действительно, парочка измазанных чем-то черным акробатов вытворяла на сцене черт знает что, однако, не дождавшись окончания, Зоечка внезапно проснулась и подняла лицо с груди Ведерникова:

— Андрюша, поехали отсюда, тошно мне здесь.

Ведерников страшно обрадовался — веселье плавно перетекало в свою «паркетную» фазу.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Что не дано Юпитеру, у нас позволено быку.

Песня

— Сдачу себе оставь. — Не моргнув глазом, но с томлением в душе Ведерников расплатился с официантом и повлек свою даму на выход. — Да, дорогая, ты права, здесь душилово. Поехали туда, где повеселей.

— Обоссусь сейчас. — Зоечка сбросила руку спутника со своего плеча и по большой дуге направилась к дверям заведения «для лядей». — Жди меня, и я вернусь.

Управилась быстро и, выпорхнув из туалетной комнаты во всем расцвете своего обаяния — с опорожненным мочевым пузырем, реанимированным макияжем и надушенным бюстом, крепко прижалась к дымившему «беломориной» кавалеру:

— Трогай, дорогой, я готова.

Ведерниковский джип «тойота-раннер» уже урчал мотором у самых ступенек входа, и, получив на лапу, парковщик широко оскалился:

— Счастливого вам пути. — Открыл дверцу, элегантно помог Зоечке усесться и с ухмылкой отправился обувать очередного клиента, сволочь.

— Ну, поехали. — Запрокинув голову, Ведерников высыпал в пасть полпакета «антиполицая», вздрогнул от чудовищного вкуса и, помотав массивным, пробитым пару раз в драках черепом, шумно выдохнул воздух: — Ну и зараза, словно не пил ничего.

Залихватски, с проворотом колес, тронул джип с места, невзирая на белые ночи, врубил дальний свет и, покосившись со значением на спутницу, воткнул любимую кассету:

«Твои ноги, Верка, стоят по рублю, все равно, халява, я тебя люблю, наплевать, что груди виснут до колен, никого не надо мне взамен…»

Время было уже далеко за полночь, однако город еще не спал. Млели не имевшие своего угла влюбленные, вдоль закованных в камень невских берегов раздавались пьяные выкрики, слышался девичий смех, а сама река невозмутимо несла свои воды в Финский залив — за столетия видывала и не такое.

«И хотя ты в койке, стерва, горяча, соблюдай, зараза, наказы Ильича, береги, паскуда, скважину свою, а иначе я тебя прибью…»

Понукаемый мужскими гормонами и песней веселой, Ведерников лихо вырулил через мост на Петроградскую, миновал Каменноостровский и, не докатившись до места, где угробили поэта, ушел налево на Зеленогорск. Ехать в джипе было приятно — движение на шоссе будто вымерло, из кондиционера тянуло прохладой, а за окнами проносились недорубленные остатки некогда могучих карельских лесов.

Привычный глазу ландшафт, родина-мать, одним словом.

Уже дважды Ведерников бледнел, начинал неровно дышать и, выбирая обочину поукромнее, пытался уложить пассажирку на просторное заднее сиденье.

— Ах, солнце мое, отдайся мне с криком, умираю от страсти я.