Читать интересную книгу Агент Низа - Марчин Вольский

– А не можете ли вы поддержать несчастную жертву милитаристского экспансионизма и циничного нарушения прав человека…

Она раскрыла сумочку, вынула небольшой пакетик и кинула его в складки покрывала.

– Да вознаградит вас судьба детьми, да будут ваши пути высокими, а полеты смелыми, – поблагодарил инвалид.

Брижитт поспешила отойти, как бы чувствуя, что лучше будет поскорее покончить с заданием. Хозяин посылки дал ей пятьсот долларов. Их следовало потратить. Некоторое время она размышляла, как проще добраться от аэродрома имени Кеннеди до города.

Тем временем Альдо Тортини так же быстро отъехал от почты и принялся с террасы наблюдать за стальной птицей со знаками «Air France». Он рассматривал самолет долго, бормоча слова, которых нет ни в одном человеческом языке.

Экскурсия на Манхэттен начиналась неудачно. Такси с рыжим водителем-ирландцем на одном из перекрестков чуть не столкнулось с огромным «кадиллаком». Таксист избежал столкновения, но отъезжая в сторону, задел фонарный столб. Треснуло стекло…

– Простите ради бога, – извинялся водитель «кадиллака», быстро открывая портфель и сунув банкноты опешившему шоферу. – Надеюсь, я не очень напугал мисс? – обратился он к Брижитт.

– Меня не так легко напугать, – сказала стюардесса, которая вышла из машины и рассматривала повреждения. – Риск – моя профессия.

– Моя тоже, – сказал виновник, – если позволите, я отвезу вас куда угодно, даже на Огненную Землю.

Она изучающе взглянула на говорившего. Могло быть хуже. Высокий, широкоплечий, с выбритой физиономией морского волка или профессионального сафариста. Она подумала, что ей, собственно, нечего делать, а незнакомец не походил на мужчину, с которым можно было соскучиться.

– Принимаю предложение, меня зовут Брижитт Лебланк.

– А я Ларри Белл, – он крепко, но с чувством пожал ей руку.

Смешная, веселая, сумасбродная Брижитт, со стройными ножками, маленькими грудками и шельмовской улыбкой. Иногда хорошо быть безрассудной. Могла ли она предполагать, ужиная на Пятой Авеню в баре отеля, что в то же самое время ее подружка Бабетта лежит мертвая в морге Тель-Авива вместе с пятью жертвами бомбы, взорвавшейся под микроавтобусом, направлявшимся с аэродрома в город?

Подумала ли она, танцуя с Ларри в итальянской пиццерии и поглощая различные «дары моря», о смуглолицей Антуанетте, которую через пять минут после того, как она вошла в комнату в делийском терминале, укусила королевская кобра? Белл азартно рассказывал о тайнах плаванья под парусами по ревущим сороковым, а тем временем Антуанетта металась в агонии. Вероятно, ее удалось бы спасти, но неведомо почему солидные двери были заперты снаружи, телефон выключен, тревожная сигнализация не действовала, а окно, как это бывает в климатизированных помещениях, невозможно было ни открыть, ни разбить. Когда через несколько часов в комнату стюардессы заглянула индийская горничная, было уже поздно.

Искрометный вечер! Последний в жизни Симоны, худощавой и маленькой, как Эдит Пиаф. Что заставило ее сразу после прибытия в Мехико-Сити нырять в одиночку в пустующем в это время гостиничном бассейне? Неожиданная спазма, отчаянные удары руками по воде…

В то же самое время разгоряченная поцелуями одинокого моряка Брижитт, забыв в роскошных апартаментах для молодоженов о принципах и обязательствах перед растяпой-женихом, без конца повторяя «поп, поп!», сдалась. А когда наступило утро и Солнце заглянуло в гостиничную спальню, оно, слегка сконфузившись, увидело полудетскую мордашку стюардессы на широкой груди морского волка…

На противоположной стороне шара, в токийской клинике умирала от отравления высокая, как жердь, Мирей – постоянный объект беззлобных шуток подружек из «Air France».

Мадемуазель же Лебланк смотрела чудесные, беззаботные цветные сны. Несколько раз в них возникал ее Ларри. Что и говорить, это был отличный парень. А сколько он знал веселых историй и анекдотов. Он ухитрялся один банкнот превратить в шесть одинаковых, неожиданно вынуть у бармена из носа фужер, щелкнув пальцами, заменить коньяк в закупоренной бутылке на кока-колу и тем самым заставить кельнера трижды бегать в бар.

У этого изумительного человека была только одна неприятная вещь – руки. Весь день он не снимал перчаток, в кафе стоял полумрак, так что во всей красе Брижитт увидела их слишком поздно. Они были красные как вареные раки.

– Обморожение, – объяснил Ларри Белл, – результат приключения в Арктике.

Он просил ее как можно больше рассказать о себе, о работе, друзьях. Особенно подробно расспрашивал о последнем полете. Не случилось ли чего интересного?

– Нет, все в порядке, – отвечала Брижитт, закрывая ему рот поцелуями. Она чувствовала себя искренне влюбленной. Ну, может, слишком сильно сказано – влюбленной. Увлеченной. Никогда ей еще не встречался такой изумительный мужчина. Конечно, о посылке и калеке она не рассказала бы даже собственной бабушке.

Белл не спал уже давно, чувствуя сладкий груз на груди. Его мысли были далеко отсюда. Его чрезвычайно интересовало, что прислал перед смертью (если верить рассказам прессы о пожаре) синьор Дьябло своему соучастнику и нелояльному проректору Школы упырей по прозвищу Мистер Приап?

Уверенность Фаусона в том, что игра с Анитой будет нетрудной, а матч закончится со значительным перевесом в его пользу, проистекала из двух посылок: убежденности, что его внешние качества произвели на девушку ошеломляющее впечатление и из информации, что это существо скромное, не испорченное, то есть с огромными, неиспользованными запасами чувств, которые можно будет вволю эксплуатировать, словно только что открытое месторождение. Мефф не намеревался мгновенно штурмовать и требовать немедленной и безусловной капитуляции, а собирался поиграть в осаду. Хотел распалить девушку, опутать ее, а лишь потом, как опытный паук, смаковать жертву.

Кроме того, теперешний Мефф уже не был тем несдержанным соблазнителем с аэродрома в Орли, который в первый раз направил свой взгляд на Гавранкову. Тогда он восхитился ею естественно, как самец, пожелал ее, как прелестную игрушку, к тому же навсегда. Сейчас, пропитанный дьявольством, как алкоголик водкой, он прежде всего мечтал о психическом удовольствии, какое может дать нарушение невинности, осквернение Добра. Анита влекла его, но одновременно раздражала своим благородством и бескорыстием. Он хотел пробиться сквозь тайну ее красивого личика, добраться до темных закоулков на дне ее святой души (таковые должны были быть, не могли не быть!) и извлечь их на дневной свет. Он мечтал о совращении Гавранковой с пути истинного. В снах ему являлись эротические картины, по сравнению с которыми «Эмманюэль» [42] показалась бы сказочкой для пай-мальчиков.

– Представь себе, я еду одна, – сказала прелестная чешка, когда они заняли столик в кафе аэровокзала.

– Что-то случилось? – спросил Мефф.

– Сильвия три часа назад сломала ногу. Она только что звонила. Опечалена ужасно. Говорит, споткнулась обо что-то невидимое, когда спускалась по лестнице…

– Невидимых вещей не бывает, – улыбнулся Мефф. Анита взглянула на него своими огромными, влажными глазами и сказала серьезно:

– А блаженные духи?

– Духи, а тем более блаженные не лезут под ноги девушкам, отправляющимся в горы. Что закажем, коньячок?

– Я бы хотела мороженое, – сказала она, капризно изгибая красивые губки.

– В таком случае, я тоже. С фруктами.

А потом они беседовали. В основном об археологии. Гавранкова рассказывала о последних раскопках в Иерихоне, где до сих пор не обнаружили каких-либо объектов, отличающихся от обычных жилых домов; не было ни дворцов, ни храмов.

– Может, это доказывает, что вера и религиозный культ – вещи более поздние, приобретенные, продукт человеческой обособленности в процессе развития производительных сил, – заметил Фаусон.

– Не обязательно. Возможно, в те времена у каждого бог был в сердце.

Затем разговаривали о родных, и Мефф тонко продал информацию, что он все еще холостяк (это обычно поднимало его значимость в глазах простушек в среднем на 72%). Анита поведала кое-что о себе. Родителей она не помнила, они умерли вскоре после переезда во Францию, ее воспитала тетка, а когда и та скончалась, Гавранковой было около десяти лет, тогда ею занялись монахини. Несколько лет она провела на юге Франции. Когда ей исполнилось семнадцать, ее неожиданно отыскала двоюродная сестра Соня, постоянно живущая в Италии. Она впервые надолго покинула монастырь и провела три чудесных месяца в Италии. Рим, Неаполь, Капри… Когда Анита говорила об этом путешествии, в ее глазах светилась голубизна итальянского неба. Соня обязательно хотела выдать ее хорошо замуж. Сама замужняя (муж – преуспевающий архитектор), она считала, что это единственно разумная карьера для приличной женщины. Анита была иного мнения. Помпеи и Римский Форум пробудили в ней страсть к античности. Она хотела учиться. Однако проведя год в университете в Риме, решила, что лучше будет перебраться в Сорбонну.