— А если бы их было несколько миллионов, вы бы убивали их?
— Конечно, нет. Это же отвратительно. Зачем нам убивать их, если бы их было много? Они настолько возвышеннее нас, что мы готовы делать для них все что угодно.
— Даже убьете их, Чаво, чтобы показать, как сильно вы их любите? И почему ты пытался убить меня во время схватки с Сайнеком?
— По ряду причин. Во-первых, у тебя благородный внешний вид, и ты выглядел для меня почти как рогха, когда находился в боевой готовности. Я уважаю и люблю тебя почти так же сильно, как любого из рогха. Вдобавок к этому обнаружилось, что люди Мира будут действовать на нас так же, как и рогха, поэтому мои компаньоны ждали внизу под скалой, готовые разорвать тебя на части, если бы ты упал. Еще мы, оганта, испытываем побуждение убивать тех, кого видим в положении потенциальной жертвы. Очень часто мы убиваем других оганта только потому, что находим их в уязвимом положении. И это, думаю, не поддается объяснению.
— Я думаю так же, Чаво. Там, на склоне, танцуют несколько маленьких камней. Если мои глаза не обманывают. Или это резвятся мелкие животные, очень похожие на камни?
— Нет, это танцующие камни, Папа Гарамаск. Твои глаза не обманывают. Сейчас я сыграю на хитуре еще, и они будут танцевать под него. Слушай! Смотри! Разве это не животворная музыка, Папа Гарамаск?
— Я бы назвал ее иначе. Черт возьми, Чаво, почему я должен задавать очевидные вопросы? Что заставляет камни танцевать?
— Я заставляю, Папа Гарамаск, или мой темный спутник. Чему ты удивляешься? Разве в Мире не так?
— Если и так, я об этом не слышал.
— Но это так. В Мире, как мне рассказывали, у каждого десятого молодого человека есть темный компаньон, и этому дано название на всемирном немецком. Но в обоих случаях темный компаньон — это спутник самого себя. В Мире, говорят, факт часто скрывается или отрицается. Но здесь, где большинство способно мысленно переносить темного спутника, способа скрыть его нет. К тому же это забавно. Смотри, как я раскачиваю и трясу тот куст, как будто я ветер. Видишь?
— Ну, сверхъестественный болван, ты управляешь полтергейстом! — Гарамаск интересовался этим явлением.
— Да, это слово из твоего Мира. Нет, я сам полтергейст. А также я видимое существо. Когда-то было так, что со временем мы отбрасывали одну или другую сущность: очищались от темного тела и становились только видимыми существами или же разрушали тело и превращались в призраков. Но теперь, в эпоху ожидания, мы существуем в обеих формах и не в состоянии выйти за пределы этих форм.
— Эпоха ожидания? Для вас, Чаво? И чего вы ждете?
— Узнать, что случится с нами. Очень тревожное время. Настолько узкая лестница, что только считанные оганта могут подниматься по ней одновременно. И наверху все не так, как раньше, не так, как должно быть.
— Я собираюсь спать, Чаво, и не хочу больше слушать твой жуткий инструмент, — устало произнес Гарамаск. — Но откуда мне знать, что ты не прикончишь меня во сне?
— Папа Гарамаск, стал бы оганта осквернять ночь!
— Черт, откуда мне знать, на что ты способен! Все, я сплю.
И он, сердитый, уснул быстро и крепко. В самой глубокой фазе сна неясно маячил Элин немного выше по склону горы.
— Следи за этим волчонком Чаво, — крикнул маячащий Элин вниз Гарамаску. — Он не такой умный как Окрас, но и ты не такой умный, как я.
— Ничуть не глупее тебя, — отозвался Гарамаск. — А теперь расскажи мне, что такое ты почти узнал перед смертью. Дай мне хоть какую-то зацепку, чтобы двигаться дальше.
Но Элин не услышал Гарамаска. Он явился говорить, а не слушать.
— Я был очень близок к разгадке, — снова крикнул Элин. — Отомсти за меня Окрасу, каким бы он теперь ни был. Я бы сделал это для тебя.
— Я продолжу сон, Элин, — сказал Гарамаск, — не хочу больше загробных разговоров на сегодня, если у тебя нет ничего нового сообщить.
И Гарамаск продолжил сон.
Он проснулся легко и быстро на заре. «Первые лучи солнца не должны застать меня у подножья горы, — напомнил он себе беззвучно. — Я вижу уступ, где должен встретить появление солнца. Всегда есть какой-нибудь уступ сверху, иначе восхождение не было бы восхождением. Треорай сказал, что оганта не ранние птахи. Проверим».
Гарамаск свистнул и окликнул Чаво, потом разбудил его пинком. Понаблюдал с улыбкой, как болван проваливается обратно в сон, потом пнул его снова. «Должно быть, это мой темный спутник, я бы не смог так поступить, — усмехнулся про себя Гарамаск. — Но это забавно». В конце концов он растолкал сонного Чаво. Они съели горький горный паек.
С пристегнутыми когтями, кинжалами и шипами, облаченные в доспехи, охотники начали восхождение на гору Гири. Первые лучи солнца они встретили на том самом уступе, который присмотрел Гарамаск, и там отдохнули. Потом стали взбираться дальше.
Не всецело неприятный для много путешествовавшего человека с крепким носом, не такой уж отвратительный, но сильный, чрезмерный, резкий, всепроникающий, надоедливый, действующий на нервы, с привкусом могильной гнилости и предсмертной рвоты запах начал сопровождать их восхождение. Так давала о себе знать особь, обитающая в этих местах, — Риксино, пещерный медведь, мускусный медведь, хозяин средней горы. Он был у себя дома, на своей территории, о чем и предупреждал с помощью запаха.
— Нет нужды спрашивать, откуда вонь, — заметил Гарамаск. — Он заявляет о себе. Если бы я и не знал о его существовании, то, уверен, смог бы угадать даже его имя из этого зловонного послания. Его легко будет отыскать, и не понадобится особых ухищрений, чтобы зайти ему в тыл. Какова лучшая тактика? Двигаться прямо на него, как он ожидает, и атаковать?
— Папа Гарамаск, нет никакой лучшей тактики, чтобы победить Риксино, — ответил Чаво с дрожью в голосе. — Я боюсь этого зверя и всегда боялся. Он гораздо крупнее и сильнее, нежели Сайнек или Шасоус, и даже сильнее, чем Батер-Джено. Убить его возможно. Его уже убивали, у меня была картина с заключительной сценой охоты на него. Но каждый раз это большое чудо, что его можно убить вообще.
— Это перехват, болван, — отрезал Гарамаск. — Мы обойдем его сверху и атакуем.
Но Гарамаск и сам не чувствовал уверенности, его азарт в отношении данной части охоты постепенно угасал. С самого утра его лихорадило. Из-за потери клыка, вырванного в битве с Сайнеком, лицо опухло от глаза до шеи. Вся голова ныла, шея причиняла боль, он пускал слюни через нештатные щели в щеке. Вдобавок беспокоила рана на месте откушенного уха. Даже очень крепкий человек будет страдать из-за повышенной силы тяжести, если он нездоров.
Оказалось, что обойти Риксино сверху, чтобы атаковать его из выгодного положения, было не так-то просто. Медведь двигался вверх с той же скоростью, что и они. Его персональное зловоние поднималось все выше и выше, вполне точно указывая местоположение зверя, хотя охотники по-прежнему не могли его видеть. Так они потратили несколько утомительных часов и одолели большую часть горы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});