и всё ж таки вам не по силам?
— Истинно так! Да скоро узнаешь.
Весело Первуше, а правды говорить не хочет. Бросил Завид выспрашивать.
Ехали они ночь да утро, а к обеденной поре уж были в Белополье. На их удачу, дождь побрызгал, да и утих, не размочил дороги. Завернули на уже знакомый постоялый двор, и Первуша тут же и ушёл, велев его дожидаться. Сказал, назавтра вернётся.
Обошёл Завид постоялый двор кругом, заскучал. Глядит, как белая курица с рыжею бьётся за рыбью голову, да пока они бились, пёстрая её и утащила, у плетня расклёвывает. По плетню серая кошка крадётся, усы топорщит, дико глядит зелёным глазом. Вот прыгнула. Курица в сторону прянула, раскричалась, полетели перья! Да кошка не в неё метила, ухватила рыбью голову и была такова.
Рыжая и белая курицы тут поглядели по сторонам, да уже позабыли, из-за чего у них вышел спор. Спрашивают задумчиво по-своему, по-куриному:
— Что-о такое? Кого, кого убили?
Да и разошлись землю грести.
Медвежатники уж уехали и медведя с собою забрали. Радима, видно, схоронили, и никто о нём больше не говорит, никто не вспоминает.
Скука Завиду! Да ещё не оставил Первуша ему ни монеты. Взять бы еды хоть и в долг, да только дадут ли? А если и дадут, рассчитается ли Первуша? Скажет ещё, мол, сам себя корми, не то ишь, нахлебник сыскался…
Печалится Завид, на людей за столами поглядывает. Уж понимает, что теперь он не волк, нельзя кусок выпрашивать. Если что упадёт, он, может, и поднять постыдится.
В город собрался идти, со двора вышел, а ему Дарко навстречу.
Откуда только взялся? Увидал Завида, шаг ускорил, ведь и не побежишь от него. Скоро и поравнялись, тогда за плечо схватил.
— Ну, — говорит, — отыскал я тебя, значит! Нарочно за вами ехал. Кончай дурить, поедем-ка, брат, домой!
Глава 12
Белые облака взялись собираться, плестись в пуховое тонкое кружево, да и затянули всё небо. Душно да тихо стало, будто перед грозой. Псы зевают, куры в земле купаются да крыльями хлопают, на дереве не шелохнётся и лист.
Двое стоят под старым вязом у постоялого двора. Один говорит, а другой и слушать не хочет.
— Да ты пойми, — опять повторяет Дарко, — жизнь-то эта вольная не так хороша, как спервоначалу-то кажется! Услыхал ты, значит, как мужики поминают всякое, да ведь люди о чём обыкновенно говорят? О том, что запомнилось, да о том, чем похвалиться можно. А о том, как вора поймали да бьют, сказывать никто не станет. Иные дела возливые, да ничего не принесут. Пуговки-то, бывает, золочёные, а три дня не евши.
Глядит он с укором на Завида, бородёнкою жидкой кивает и говорит:
— Ишь, рубахою новой тебя купили, значит?
Завид исподлобья глядит, с ноги на ногу переминается. Не по сердцу ему разговор, да ведь не уйдёшь. Одно радует, силою Дарко его к Невзору тащить не станет. Понудит да отвяжется.
И ведь про пуговки-то, как нарочно, он верно сказал. Завид хотя и в новой рубахе, а с дороги не евши. Да в том не сознаешься, стыдно.
Подумал Завид, да и говорит:
— Сам-то коней гоняешь. И как Тишило краденое шлёт, вы рады брать. Живёте как хотите, а меня в хлеву заперли, вам это и ладно.
Крякнул Дарко с досады, почесал в затылке.
— Да дела-то этого вдруг не покинешь, — ответил. — Ежели ввязался, так почитай на всю жизнь. Невзор-то будто свободен, а будто и нет, чтобы, значит, выдать Тишилу не мог. Хочешь не хочешь, а слушай да смотри, нельзя ли куда навести его ребят. Есть и нам с того выгода, да мы и без неё бы прожили. А тебя в хлеву никто не держал!
— Да уж не держал!
— Отчего бы держать? Скоро уж сенокос, — повёл рукою Дарко. — На дальний луг бы тебя взяли, значит, а там-то каково хорошо! Ну, днём потрудишься, а вечерами сиди у костров. Девки, бабы поют, и дух такой от скошенной травы, инда голова туманится. Поют да поглядывают, и ты на ту поглядываешь, которая тебе люба.
Завид только фыркнул, поднявши плечи.
— Умила-то приходила, — продолжил Дарко. — На другой день, как ты уехал, и пришла. Просила тебя сыскать.
— Врёшь!
— С чего бы? Приходила… Поговорить с тобою хотела.
— Да уж поздно для разговоров! — нахмурясь, сказал Завид. — Поздно! Сколько дней я ждал, не ходила, а тут пришла.
Дарко окинул его понимающим взглядом серых глаз, пощипывая бородёнку. Щиплет и будто усмешку прячет.
— Не нужен я ей, — докончил Завид. — Не об чем говорить. Она и не глядела на меня.
— То-то и оно, — наставительно сказал ему Дарко, — не глядела. А ведь она девка бойкая, и не припомню, чтобы перед кем глаза опускала, а тут, вишь, и поглядеть не может, алеет, точно маков цвет, да обмирает. Смущается, значит!
Положил он ладонь Завиду на плечо, лицо склонил и сказал с улыбкою:
— Да ты пойми её! Ну, пойми: она ведь тебя уж обнимала, голубила, да вместе жили, ты небось её всякою видал. Да она-то думала, ты зверь неразумный, и ничего не стыдилась. Каково ей уразуметь, что ты человек? Да ещё, положим, не старик, а молод, собою хорош…
Говорит так-то ласково да по плечу треплет. Зубы, видать, заговаривает.
— Да уж хорош! Для неё нехорош, — сказал Завид, дёргая плечом. Он всё хотел отвернуться, чувствуя, как колет щёки, а Дарко, как назло, не пускал. — Ну, оставь! Какой мне сенокос, ежели скоро Купала? Только и стану думать, чтобы ни одной срезанной травки не коснуться… Всё ты врёшь, всё врёшь!
Вырвавшись, он попятился на два шага и застыл. Пальцы его всё то сжимались в кулаки, то разжимались.
— Врёшь, не видать мне радости, ничего не видать! Здесь, может, птицу-жар добуду, вы-то в этом деле не помощники!
— Да уж не помощники! — тоже рассердился Дарко. — А я-то про колдуна вызнал. Да что ж, разве это помощь! Езжу да расспрашиваю, а нынче думаю, ворочусь да порадую — а он, значит, сбежал!
— Про колдуна? — недоверчиво спросил Завид. — Взаправду? Что вызнал? Говори!
Дарко посопел, выпятив бороду. Видно было, нарочно тянет с ответом. Всё же махнул рукой в сторону земляной завалины, приглашая отойти и сесть. Видать, разговор-то долгий.
Сели. Дарко рубаху разгладил, слова подбирая, да и поведал, как у людей выспрашивал, не знают ли колдуна, не укажут ли путь. Говорит неспешно, руками разводит. Пёстрая курица подошла узнать, не зерно ли он сыплет, уставилась