Разговор закончился репликой со стороны Ерофеева:
– Ну, что ж, действуйте, молодой человек. Почаще наведывайтесь к нам. Меня не будет – к Палладию Ефимовичу.
Палладий Ефимович молча поклонился.
Несмотря на внешний успех, Бобров ушел от бородатого человека еще более расстроенным и обескураженным, чем от логического Ратцеля.
Что он, действительно сочувствует или насмехается? Поддержит или угробит все дело?
Галактион Анемподистович, к которому Бобров обратился за разъяснениями, думал другое:
– Ну, этот раз обещал – поддержит. Старый строитель. Он сам из подрядчиков – в свое время разорился на этом деле. Большой специалист!
– А кто такое Палладий Ефимович Мышь? Фамилия удивительная.
И эта фамилия архитектора отнюдь не удивила.
– Нужный человек. Практик. Привлечь необходимо.
– Вы и не представляете, как трудно теперь работать. Каждого человека надо заранее на учет взять.
Бобров не забыл спросить и о таинственном «дорого это будет стоить» – заключавшем как-будто намек о плате за поддержку. Архитектор ответил довольно-таки уклончиво:
– Что ж – между деловыми людьми всегда возможно. А ведь он сказал же, что пошутил. Пустяки.
Боброва этот ответ не убедил в том, что так говорить – пустяки.
От разговора с Ерофеевым все-таки остался весьма неприятный осадок.
VI
Chaque baron a sa fantaisie.
Французская поговорка.
Всяк по-своему с ума сходит.
Русская пословица.
Если возрасту юному свойственны некоторые увлечения, касаются ли они лыжного или конькобежного спорта, или женщин, или политики, или того и другого и третьего вместе – по возрасту зрелому свойственны некоторые привычки. Когда человеку переваливает за сорок лет, он как бы получает право иметь их: рюмочка водки перед обедом или стакан пива после обеда, две рюмки водки перед обедом или два стакана пива после обеда, виноградное вино пли коньяк крепостью не свыше пятидесяти пяти градусов, неизлечимые болезни в области легких или сердца, невозможность работать иначе, как в теплой и хорошо притом проветренной комнате, пристрастие к местожительству и определенному месту службы. Иногда же им овладевает и какая-либо страсть, вовсе, казалось бы, ненужная ему, как человеку и советскому работнику, вплоть до страсти к лошадям, собакам, гравюрам и маркам, к календарным планам и – научной организации труда.
Последняя привязанность одна из самых модных и потому наиболее опасна для окружающих.
Человек, одержимый микробами этой страсти, первым долгом печатает карточки с подробным расписанием тех работ, которые он должен про извести во все часы и минуты своего трудового дня, а если он заведует учреждением, то такие же карточки для каждого из сотруднике в своего учреждения, меняет бланки и формы отчетности, меняет порядок прохождения дел, перебрасывает ежемесячно работников с места на место, меняет даже название учреждения, если оно не помещается на карточке установленной величины.
Трудно даже и установить, в какие формы может вылиться эта печальная болезнь нашего века, и в особенности странно то, что поражает ежа отнюдь не инженеров, связанных так или иначе с механическим производством, где подобные нововведения приносят весьма основательную пользу, а поражает людей, с механическим производством не связанных, и в первую очередь редакторов газет или заведующих отделами народного образования, как людей наиболее передовых и потому более подверженных новым веяниям.
В данном: случае Юрию Степановичу пришлось иметь дело с редактором газеты.
Комиссии – комиссиями, доводы – доводами, но хорошая пресса – первое и необходимое условие успеха. Надо уговориться с редактором, чтобы информация, касающаяся постройки, проходила без затруднений, чтобы статьи и письма, посвященные этому вопросу, печатались своевременно. Боброву по неопытности казалось, что стоит только забежать в редакцию, переговорить с кем надо – и все будет сделано, но оказалось, что эта простая вещь не так уж легко достижима. Он забежал в редакцию утром, по дороге в какое-то учреждение, даже попал в кабинет редактора, где за большим, покрытым рукописями столом сидел человек, выбритый в противоположность Ерофееву начисто, снявший не только усы и бороду, но даже и брови – так незаметно было это украшение, придающее выразительность человеческому лицу. Человек этот, не посмотрев на Боброва и не дав ему сказать ни одного слова, заявил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Некогда! Занят! Читайте расписание!
Бобров выскочил из кабинета и на двери увидел расписание. Время в этом расписании распределено было с точностью до одной минуты, причем на прием посторонних посетителей оставлено ровно пятьдесят три. Минуты эти Бобров поспешил занести в блокнот, – но, как оказалось потом, перепутал записи. Он пришел двумя минутами позже, чем вызвал сердитую реплику безбрового человека.
– Опоздали. Приходите завтра. Надо ценить чужое время.
И тотчас же принялся за остывший стакан чаю.
Бобров опять посмотрел на расписание и нашел, что стакан чая занимает в расписании подобающее ему место. Бобров попытался настаивать, но редактор был неумолим: он продолжал пить чай, обращая на заявления Боброва ровно столько же внимания, сколько прохожий обращает внимания на лай сидящей на цепи собаки. Пришлось отложить необходимейшее посещение еще на день, но и этим мытарства не кончились.
Сначала Боброву предложили заполнить анкетку, в которой сн проставил имя свое и фамилию, и возраст, и служебное положение, и по какому делу приходил. Эту анкетку специальная секретарша положила в специальный же ящик, наподобие ящиков для больничных листков, а ему выдала маленькую анкетку синего цвета, с которой он и направился к редактору. Бобров успел заметить, что все бумаги, которые лежали перед редактором, были снабжены точно такими же анкетками, но разного цвета и формы. Тут же на столе лежало десятка два блокнотов с отметками, для какого рода дел какой из блокнотов употребляется.
– С этим каши не сваришь, – быстро оценил Бобров свое положение, но уходить было поздно. Поневоле пришлось говорить о деле. Редактор слушал, находясь все время в движении, делая отметки то на одном, то на другом из блокнотов. Выслушав Боброва, он оторвал от блокнота листок и сказал:
– Обратитесь к заведующем, хроникой.
Бобров бережно спрятал листок в карман.
– А вы ничего не можете сказать?
– Товарищ, у меня есть другие посетители.
Боброву ничего не оставалось, как отправиться к заведующему хроникой. Но и там оказалось препятствие в виде такого же расписания часов занятий, как и у редактора.
– Завтра в час, – ответили ему.
Пришлось только пожалеть о напрасно потерянном времени: а сегодня еще надо было побывать в губисполкоме и застать прием у председателя исполкома товарища Лукьянова.
В губисполкоме опять неудача. Председатель оказался больным, и принимал посетителей секретарь, человек немногим старше Боброва, но зато в несколько раз важнее.
– Товарищ, будьте добры изложить дело. Я вередам.
Бобров изложил суть своего дела, насколько это было нужно для краткого доклада председателю. Секретарь остался недоволен излишней краткостью и, может быть, несколько пренебрежительным тоном Боброва. Его секретарская сущность требовала к себе такого же отношения со стороны посетителя, как и к патрону, а данном случае – как к председателю губисполкома. В сущности, ведь он то же самое, что председатель.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он также может выслушать ваше дело.
– Будьте добры подробнее познакомить меня. Я не понял.
Бобров изложил свое дело несколько длиннее.
– Я переговорю с председателем. Я доложу.
Бобров попытался было найти поддержку в лице любознательного секретаря и спросил:
– А ваше собственное мнение. Как вы находите?
В ответ на эти слова секретарь только усмехнулся.