И поэтому она попросила съездить Теда. И так как Тед любил ее и был очень хорошим человеком, он согласился.
Он отправился туда в солнечный летний понедельник. Роза ждала, секунды превращались в минуты, минуты казались часами. Время тянулось, будто ириски, которыми она, Тед и малышка Жозефина лакомились прошлым летом, когда ездили в Атлантик-Сити.
Когда наконец Тед вернулся в пятницу, очень поздно вечером, он попросил ее сесть и во влажной, душной летней ночи Кейп-Кода рассказал ей все.
Он побывал в синагоге, в которую Роза ходила с детства. Ей было больно слышать, что за годы войны синагогу разрушили, но теперь восстановили, и она как новая. Она думала, что Теду не понять: перестроенные вещи уже не те же, они не могут стать прежними. Невозможно вернуть то, что было разрушено.
– Все они умерли, Роза, – тихо сказал Тед, заглядывая ей в глаза и крепко держа ее за руки, будто боялся, что она вот-вот оторвется от земли и взлетит в небо, как воздушный шарик, наполненный воздухом. – Твоя мать и твой отец, сестры, братья. Все, все они. Мне так жаль.
– О, – вот и все, что она сумела выговорить.
– Я поговорил с раввином, – ласково продолжал Тед. – Он объяснил мне, как работать с документами. Мне очень жаль, поверь.
Роза ничего не отвечала.
– Ты хочешь знать, что с ними случилось, Роза? – спросил он.
– Нет, – затрясла она головой и отвернулась. Она не могла этого слышать. Это разбило бы ей сердце на миллион кусков. Она умерла бы от разрыва сердца прямо здесь, перед мужем, перед дочуркой. – Это я во всем виновата, – простонала она.
– Да нет же, Роза! – воскликнул Тед. – Ты не должна так думать! В этом нет никакой твоей вины.
Он обнял ее, но она словно окаменела, напряженная, неподатливая.
Тед прижал ее голову к своей груди.
– Я знала, – прошептала Роза. – Я же знала, что за нами придут. И не попыталась спасти их.
Она понимала, что будет жить с этой виной всегда, до конца. Только не знала как. Вот потому-то она не могла больше оставаться собой. И обрела хоть какое-то утешение, став Розой Дюран, а потом и Розой Маккенна. Роза Пикар умерла в Европе вместе со своей семьей много лет назад.
– Ты тут совершенно ни при чем, – повторил Тед. – Прекрати винить себя.
Она кивнула, понимая, что именно этого он от нее ждет. Потом отстранилась от него.
– А Жакоб Леви? – спросила она ровным голосом, вдруг ослабев и подняв наконец-то глаза на Теда.
На сей раз взгляд отвел Тед.
– Дорогая моя Роза, – сказал он. – Твой друг Жакоб погиб в Освенциме. Перед самым освобождением.
Роза часто заморгала. Ей вдруг показалось, что кто-то сунул ее головой в воду и держит, не давая вынырнуть. Она ничего не видела и не могла дышать. С трудом ей удалось сделать вдох.
– Ты уверен? – спросила она после очень долгого молчания, когда легкие снова наполнились воздухом.
– Прости, – был ответ.
И все кончилось. В тот день мир для Розы стал холодным, как лед. Она отвернулась от мужа. Но не заплакала. Она уже умерла, плакать могут лишь живые. А разве могла она жить без Жакоба?
Жакоб всегда говорил ей, что любовь их непременно спасет. И Роза ему верила. Но он ошибся. Она спаслась, но что толку жить, когда Жакоба нет? Разве у жизни остался теперь хоть какой-то смысл?
В это самое мгновение из-за угла появилась Жозефина в длинной розовой ночной рубашке, которую Роза вышила для нее. На руках она держала куклу Синтию.
– Что случилось, мамочка? – спросила Жозефина, стоя в дверях и сонно помаргивая.
– Ничего, милая. – Роза подошла к дочери и опустилась перед ней на колени. Она смотрела на малышку и повторяла себе, что теперь ее семья здесь, что прошлое должно остаться в прошлом, что она обязана хранить и поддерживать эту жизнь.
Но она ничего не чувствовала.
Она уложила Жозефину в постель и долго баюкала, напевая колыбельную, которую много лет назад пела ей собственная мать, а потом лежала в темноте рядом с Тедом, пока не поняла по его ровному дыханию, что он заснул.
Она тихо поднялась и, стараясь не шуметь, вышла в холл. Поднялась по узкой лестнице на крышу их дома, где была огороженная перильцами площадка, – и растворилась в безмолвии ночи.
Было полнолуние, и луна тяжело нависала над заливом Кейп-Код, поблескивающим между крыш. Бледный лунный свет отражался в воде, так что казалось, она светится изнутри. Но Роза не смотрела на воду. Ее взгляд был прикован к небу, к звездам, которым она дала имена.
Мама. Папа. Элен. Клод. Ален. Давид. Даниэль.
– Простите меня, – шептала она небесам. – Простите меня.
Ответа не было. Только волны вдали плескались о берег. Небо молчало.
Глядя ввысь, Роза шепотом молила о прощении, пока с восточной стороны горизонт не начал бледнеть. Жакоб. Как сложилась его судьба? Неужели он потерян для нее навсегда?
– Жакоб, где ты? – плача, крикнула она небу. Но никто ей не ответил.
Глава 14
С наступлением темноты в Париже становится совсем тихо и безветренно. Сначала небо набирает цвет, от бледной, подернутой сероватой дымкой голубизны к насыщенной вечерней синеве, с оранжевыми и золотыми полосками на горизонте. Когда звезды начинают пробивать дырочки в пологе сумерек, на фоне заходящего солнца становятся видны легчайшие облачка, окрашенные в разные оттенки рубиново-красного и румяно-розового. Наконец яркая сапфировая синева темнеет, наступает ночь, и Париж зажигает огни, мерцающие и бесчисленные, как звезды. Я стою с Аленом на мосту Искусств и, замирая от восторга, любуюсь Эйфелевой башней, которая переливается миллионом крохотных огоньков на фоне бархатного неба.
– Никогда не видела такой красоты, – вздыхаю я. Ален предложил мне прогуляться: ему требовалась передышка после разговоров о прошлом. Мне не терпится услышать историю о Жакобе, но я не пытаюсь его торопить – ведь Алену уже восемьдесят, а эти глубоко погребенные в сердце воспоминания слишком мучительны.
Облокотившись на перила моста, мы глядим на запад, и, когда Ален кладет свою руку поверх моей, я чувствую, как сильно она дрожит.
– Твоя бабушка говорила то же самое, – тихо откликается он. – Она приводила меня сюда, когда я был еще маленьким, до оккупации, и говорила, что закат над Сеной – это спектакль, поставленный персонально для нас самим Господом Богом.
Мне на глаза наворачиваются слезы, и я смахиваю их, тряхнув головой, чтобы они не мешали мне любоваться великолепным видом.
– Когда мне бывает одиноко, – продолжает Ален, – я прихожу сюда. Я подолгу стоял здесь все эти годы, представляя, что Роза теперь с Богом, освещает для меня небеса. Я и представить не мог, что все это время она была жива.