Найлу вспомнилось детство – минуты, когда ожила пустыня (только теперь все происходило гораздо быстрее). Четверти часа не прошло, как они ступали по морю цветов и разноцветных грибов, а воздух наполнен был смесью запахов, местами изысканных, местами неприятных. Но даже последнее никак не сказывалось на восторге Найла. Словно детство возвратилось, и они по-прежнему жили в пещере у подножия плато, и все еще живы были отец, Хролф и Торг. Ожило забытое прежде радостное волнение, которое он ребенком испытывал, побалтываясь в корзине за спиной у матери на пути в новое жилище. И помнился терпковатый вкус сочного корня, который мать выковыряла ножом, и запах горелых кустов креозота, смешанный со своеобразным запахом жуков-скакунов, державшихся у них в пещере несколько месяцев. Удивительно было сознавать, что в нем по-прежнему живет семилетний мальчуган, а воспоминания все настолько свежи, будто все происходило вчера. Идя среди прохладных на ощупь цветов, Найл почувствовал, что Дельта ненадолго вернула ему детство, и что все это – прощальный подарок растения-властителя.
Через пару часов к морю приблизились настолько, что стали слышны голоса чаек. Снова путников окружала зеленая растительность, похожая на непомерно разросшийся водокрас, и кусты, глянцевитые листья которых яркостью напоминали покрашенные. Чтобы обогнуть поляну с наркотическим плющом, пришлось сделать порядочный крюк к востоку. Заодно осталась в стороне и непроходимая чащоба мечевидных кустов, идущая аркой почти полмили. Путь вывел к подножию восточных холмов, напротив места, откуда они начали путешествие через лес. Найл подумал об Уллике, и впервые за весь день его одолела печаль.
Тут ветер донес запах моря, а через несколько минут они уже ступали по теплому песку, слыша, как волны с глухим шумом накатывают на берег. Найл со стоном облегчения скинул свою ношу и ощутил бессмысленную легкость, будто ноги вот-вот сейчас сами собой оторвутся от земли. Пробежав через берег, он побрел в воду, пока волны не закачались вокруг пояса. Найл постоял, закрыв глаза, податливо мотаясь назад и вперед вместе с движением волн, и утомление изошло из тела, уступив место легкомысленной радости, от которой тянуло рассмеяться в голос.
Крик Милона заставил обернуться. Тот рукой указывал на берег. Какую-то секунду Найл не мог уяснить причину его волнения. Затем разглядел поднимающийся из-за пальм султан дыма в полумиле. Найл быстро, насколько позволяла вода, двинулся к берегу.
У Симеона вид был удрученный.
– Это могут быть слуги пауков. А если так, то пригнали их сюда хозяева.
– Не думаю, – Найл покачал головой.
– Почему?
– Они думают, мы все еще вооружены. И не пошли бы на прямое столкновение.
Милон поочередно оглядел лица товарищей.
– А может это наши люди? Приплыли и разыскивают нас.
Они подошли к пальмам и медленно двинулись вдоль берега. Ветер дул с северо-запада, но человеческие голоса не доносились. Когда до дымного столба оставалось несколько сот метров, путники подошли к прогалине меж деревьев и осторожно вышли на вершину холма. Отсюда видно было, что костер дымит примерно в том же месте, где они ночевали перед отходом в Дельту. Неподалеку под сенью деревьев лежал человек и, очевидно, спал.
Милон повернулся к остальным.
– Мне кажется, это Уллик.
– Дурачок, он умер, – сказал Доггинз.
– Посмотри, у него мешок, как у нас.
И вправду, мешок возле костра был точь-в-точь такой. Тут Милон рванулся вперед так, что не угнаться. Слышно было, как он кричит на берегу. Спавший, вскочив на ноги, оторопело уставился. Затем Милон повернулся, размахивая руками.
– Это правда Уллик? – они вдвоем кинулись навстречу друг к другу и, обнявшись, завозились, неуклюже приплясывая от безудержной радости.
Мысль, ударившую всех разом, вслух высказал Доггинз:
– Слава Богу, мы его не закопали.
Через минуту все уже наперебой хлопали Уллика по спине и трясли ему руку, пока тот не начал корчиться от боли. Он был бледен, скулы за эти дни обросли густой щетиной. В остальном внешне он ничуть не отличался от прежнего. Изъясняться толком не удавалось, от радости все были бессвязно шумливы, кричали наперебой, события изливались скомканными отрывками. Что-то более-менее связное сложилось лишь через несколько часов, когда улеглись в темноте вокруг костра. А пока Найл, вскарабковшись на исполинское дерево, опустил мешки и полотнища паучьих шаров; Манефон, прихватив рыбачью леску, отправился на камни наловить чего-нибудь к ужину. Уллик и Милон с посудиной, полной личинок, пошли кормить порифидов (их приближение было встречено радостно: вода отчаянно забулькала от вонючего газа). Доггинз, намаявшись мозолями, улегся под пальмами и проспал, не шевелясь, до самых сумерек. Найл искупался, обсушился на солнце, затем пошел и сел возле Манефона, успевшего поймать три больших кефали. Вытащили еще четыре и решили, что на праздничную трапезу хватает.
Рыбу завернули в листья, затем в слой глины и сунули печься в горящие уголья. Манефон готовил, остальные, не отрываясь, созерцали появляющиеся звезды, проникнутые странным очарованием Дельты, где запах опасности перемешивался с чудесным ощущением свободы. Затем Манефон выгреб раздвоенной веткой рыбу из углей, воздух наполнился удивительным ароматом рыбы, свежевыловленной и тут же приготовленной, и хлебных лепешек, испеченных среди раскаленных камней. Нависшая задумчивость исчезла вместе с тем, как сели есть, запивая трапезу вином. Постепенно воцарялись оживление и радость – от того, что впервые с полной отчетливостью дошло, что они умудрились живыми выбраться из центра Дельты, и снова вместе.
За едой Уллик то и дело вызывал взрывы хохота, описывая, как проснулся и обнаружил, что привязан к суку дерева в двадцати метрах от земли, и как совершенно всерьез вопил товарищам, чтобы «кончали придуряться». Только обнаружив, что надежно зашит в одеяло, Уллик понял, что его сочли мертвым. После упорной борьбы ему удалось высвободить правую руку – Манефон прихватил его очень крепко на случай, если хищные птицы попытаются выпотрошить тело из мешка – и, в конце концов, развязал двойной узел на груди. Стоило таких сил высвободиться, не сыграв при этом вниз. Наконец одеяло упало на землю. Следом ускользнула бы и веревка, не успей он схватиться как раз вовремя, «не то бы я все там так и торчал» (что до слушателей, то они реготали не потехи ради, а из восхищения перед добродушным оптимизмом Уллика: сейчас, понятно, смеется, а тогда-то было не до смеха). Наконец, скрючившись на развилке дерева, один конец веревки Уллик обвязал вокруг сука и спустился на землю. Там он нашел свой мешок, опертый на древесный ствол, и отыскал угли костра, много дней как остывшего, с множеством звериных следов вокруг. Поев и выпив немного вина – настроение от этого чуть повысилось, – он отправился в долгий путь назад к берегу, который, к счастью, обошелся без происшествий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});