Однако жизнь грубо вторгалась в мечтания. На следующий день явились после большого перерыва следователи, тот же бородатый боярин, усатый окольничий и бритый, жилистый дьяк. Вопросные статьи озадачили Юлия. С мелкими недобросовестными подковырками они повторяли прежде спрошенное и сказанное, зачем-то переиначивая слова. Можно было также понять, что останков выбросившейся в окно девицы на скалах и на дне пропасти не нашли и само существование бесовки по смыслу поставленных вопросов представлялось злонамеренной выдумкой. Солгал Юлий еще раз, утверждая в предыдущих ответах, что покойный носил на шее, никогда не снимая, чародейный оберег. Означенный оберег, змеиную кожу, нигде не обнаружили после самых тщательных поисков.
«И что же княжич Юлий не скажет, какая такая добрая женщина, из каких побуждений снабдила нашего наследника незабвенного Громола дохлой змеей?» – ядовито вопрошал отец устами бородатого боярина. И почему Юлий не донес отцу о существовании развратного притона, пока не поздно было спасти наследника? Не потому ли, что и сам посещал сей притон? Или рассчитывал посещать вместе с братом?
Не умея отбиться от прямых обвинений и недвусмысленно звучащих намеков, Юлий горячился, путался, повторялся и должен был останавливаться, чтобы сдержать накипающие слезы.
Владетельский сын Шеболов Зерзень дал показания, которые зачитали Юлию следователи. Словоохотливые в пространной записи дьяка и чем-то неуловимо развязные, показания Зерзеня имели много неточностей, откровенных несуразностей и даже лжи. И так все это было перемешано с правдой, что Юлий терялся, затрудняясь опровергнуть и объяснить все сразу. Он устал. Упал духом. Ответы его становились все короче и небрежнее. Объяснить не могу. Ничем. Никак. Откуда я знаю? Что вы от меня хотите? Эти бесполезные запирательства кончились тем, что Юлий расплакался и перестал отвечать вовсе.
Но они заставили его вздрогнуть, хотя, казалось, что Юлий утратил уже способность ужасаться. Когда княжич выплакался – не прежде! – боярин Деменша, укоризненно покряхтев, отчеркнул толстым ногтем очередную статью:
– И пусть княжич Юлий изволит объяснить своему царственному родителю, почему государев человек Обрюта показал с третьей пытки…
– С третьей пытки? – воскликнул Юлий, отшатнувшись. – Вы пытали Обрюту?
Больше следователи ничего не могли от Юлия добиться, он дрожал, кусал руку и ударялся в слезы, отвечая совсем уже невпопад.
Когда боярин с окольничим удалились, замешкавший собрать бумаги и принадлежности дьяк тихонько сказал, покосившись на дверь:
– Во вторник, государь, заседание думы.
Забившийся в угол мальчик не отвечал ни словом, ни взглядом, но дьяк продолжал, перебравшись поближе, чтобы можно было перейти на шепот.
– Готовьтесь, государь, все решится. Ходят такие разговоры, что ваши ответы… Великие государь и государыня находят их неудовлетворительными. Вы теперь старший сын; подготовлен закон… лишить престолонаследия. – Тонкие сухие пальцы с кожистыми перемычками у основания беспокойно перебирали бумаги, перекладывали взад и вперед, старый дьяк то и дело оглядывался на дверь. А говорил, обращаясь не к Юлию, а в стол. – Прошу не выдавать меня. Я очень пострадаю, если станет известно…
– Что с Обрютой? – спросил Юлий, перебив дьяка движением руки. Но дьяк, озабоченный проговорить главное, вопроса не понял и не заметил.
– В городах прокатились волнения и погромы. Народ возмущен. Требуют наказать виновных в гибели наследника. Среди виновных называют и вас.
– Меня? – поразился Юлий.
– По кабакам. Возмущаются по кабакам, – прибавил дьяк как-то особенно, с нажимом на кабаках, словно такая подробность могла разъяснить двенадцатилетнему мальчику всю эту чертовщину. – В кабаках, – опять подчеркнул дьяк, – толкуют, что княжич Юлий более других приобрел от гибели наследника. Наследник погиб у вас на руках, княжич, в отсутствии третьих лиц и при загадочных, подозрительных в высшей степени обстоятельствах. Ходят толки, что вы склоняли своего старшего брата, наследника, к разврату. Вы, государь, с детства страдаете извращенными наклонностями. – Юлий приподнял руку, защищаясь. – Это они всё в кабаках между собой установили. И часто одни и те же люди по разным местам. Прощайте, мой государь, сожалею, что ничем не могу вам помочь. Боюсь, что великие государи настроены весьма решительно.
И оставил онемевшего Юлия, отвесив ему на прощание почтительный поклон.
* * *
Заседание думы состоялось в Звездной палате. Юлий бывал здесь, но давно, в прошлой своей жизни – при матери. С младенчества запали ему в память обшарпанный бок некрашеного, с осыпавшейся позолотой кресла – это был престол; пахнущий свежестью подол маминого одеяния, оно изливалось складками на подножие трона; белые кафтаны стражи и серебряное оружие. Но самое устройство палаты Юлий едва помнил. Главное место державы, святилище власти оказалось обширным четырехугольным покоем с частыми решетчатыми окошками. Потолок его слагался из идущих от окон и дверей полусводов, затейливо скрещенных граней между этими полусводами, которые сходились к высокой, пропадающей в полумраке сердцевине, образуя многолучевую звезду. Внутреннее убранство палаты не обновлялось более трехсот лет, еще со времен Могутов: до блеска вытертые боярскими шубами стены, проржавевшие много раз крашенные оконные переплеты – местами неровный слой краски был толще железа; бугристые на сучках дубовые скамьи из толстенных досок и ветхий с виду двойной престол, поставленный на каменное возвышение между украшенными порталами дверей.
Престол Шереметов, укрепленный изнутри последовательными починками, должен был выдержать и еще триста лет – так выходило по расчетам. Но полвека назад подломилась скамья вдоль западной стены, ее вынесли, ничем не заменив, и бояре западной стены уже полвека принимали участие в заседаниях думы стоя, тогда как их товарищи по северной и восточной стенам с величайшей осторожностью утверждали свои обширные седалища на иссохшем в течение столетий дубе.
Вся страна до последнего подпаска пребывала в уверенности, что род Шереметов не придет к упадку прежде, чем не подломится или будет заменен на новый престол.
Острословы утверждали, что именно по этой причине князья рода Шереметов выбирали себе в жены тоненьких изящного сложения девушек. И неизменно отправляли растолстевших княгинь в монастырь, раз только княгиня переходила известные по толщине и весу пределы.
Эта злая судьба, очевидно, не грозила Милице. Девичий стан не знающей возраста государыни не испортили и тройные роды. Раскинув на престоле легчайшую пену кружев и оборок, Милица, вероятно, и вовсе не чувствовала под собой протертую донельзя, истлевшую кожу сидения. И тощий, болезненный Любомир обок со своей вечно юной супругой не подвергал как будто трон пращуров чрезмерному испытанию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});