— То есть, это — сигнал прийти в церковь? — спросила Тереза.
— Нет, мисс Одли, — улыбнулся парс. — Не в каждой деревне есть то, что вы называете церковью. Да и приходить туда не обязательно. Звук раковины напоминает людям, что надо на минуту отложить в сторону свои дела и подумать о Господе. Потом, когда я уже стал купцом, я познакомился с людьми, среди которых были сведущие в индийских верованиях. Они мне поведали, что раковина издает звук ОМ. Я не уверен, что понял их до конца, но они считают, что таким был голос Господа.
— А этот, — парс еще раз махнул рукой в сторону торговца. — Дует в раковину не переставая. Верующий индус оскорбился бы. Это все равно, как если бы одного из почитаемых вами святых заставили плясать на ярмарке для развлечения публики.
Тереза представила себе эту картину. Пляшущий святой. «Ну, у нас, наверное, ему бы даже поаплодировали,» — подумала она. — «А вот в Европе, возможно, отнеслись бы к этому плохо».
— Но звук ОМ остается все тем же звуком ОМ, кто бы не прикладывался к раковине, — продолжил парс. — И вы это почувствовали. Ведь так?
В этот момент торговец вновь задудел в свою раковину. Парс поморщился, а Тереза прислушалась к себе. Разнесшийся над морем звук снова наполнил Терезу спокойствием. Не так сильно, как в первый раз, но достаточно сильно, чтобы поверить рассказу парса.
— Действительно. Что-то есть, — ответила Тереза и добавила, с улыбкой. — Вы бы могли стать хорошим проповедником.
— О! — улыбнулся в ответ парс. — Если бы я хотел проповедовать, я бы рассказывал вам, мисс Одли, о совсем других вещах.
Вспоминая этот разговор с парсом, Тереза задумалась. Можно опубликовать ли зарисовку об этом в их «Метрополитене»? Как воспримут это читатели? Не увидят ли они в этом рассказе угрозу христианским нравам?
«Если изобразить это, как историю туземных обычаев, то вряд ли кто-нибудь будет в обиде», — подумала Тереза и снова взялась за карандаш.
Она была довольна. Даже не сходя на берег в Сингапуре, материалов набралось много. Болели пальцы руки, слипались глаза, но Тереза продолжила работу.
«Еще одну заметку про то, как дети-малайцы ныряли за мелкими монетами, и ложусь спать,» — пообещала себе девушка.
Сцена 77
Кое-как вернувшись в каюту, я, с помощью Генриха, снял костюм, натянул свои китайские штаны и устроился на кровати.
За прошедшие пять дней после драки с шотландцами я успел возненавидеть свое ложе. Хотелось просто лечь, поворочаться с бока на бок, но боль в ребрах дрессировала быстро и жестко — полусидя и больше никак. В этом положении боль не ощущалась, но зато начинала чесаться нога, то в одном месте, то в другом. И именно там, куда я не мог дотянуться, не потревожив больные ребра. Помог Генрих. Он нашел где-то на палубе тонкую палку длинной с мою руку, и я, стараясь не задействовать мышцы торса, дотягивался до места-раздражителя и чесал, чесал.
А потом зачесалась спина. Здесь уже никакая палка мне бы не помогла. Просить Генриха почесать спину было неудобно, да и не всегда он был рядом. Я понимал, что вся эта чесотка надуманная, от вынужденного безделья. Психика таким немудренным способом подталкивало меня к движению, и плевать ей было на то, что мне больно.
Помогали утренние приходы Терезы. Пока Тереза сидела рядом и разговаривала со мной, чесотка исчезала. Это подтвердило мою догадку о том, что все это выкрутасы моего сознания. Тогда я попробовал медитировать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Это помогало, но постоянно находится в этом состоянии я не мог, и чесотка возвращалась.
Вот и сейчас вернувшись на кровать после суда, я замер в полусидячей позе, ожидая неприятностей.
— Вам что-нибудь надо, мистер Деклер, — спросил Генрих.
Сейчас он уйдет на палубу, а на меня набросится чесотка-химера. Что делать? Попросить принести спиртного?
Я представил, как короткими глотками выпиваю из кружки виски, и неприятные чувства отступают. Притупляется боль в боку, а чесотка уже не кажется такой проблемой. Четкая связь между глотком крепкого виски и облегчением была настолько явной, что даже запах сивушных масел в моем мозгу стал казаться приятным и изысканным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Виски оставим на крайний случай,» — подумал я, а в слух сказал. — Генрих достань из чемодана карты и положи мне в ноги мою шляпу.
«Хотите действия?» — подумал я. — «Будут вам действия!»
Генрих вручил мне колоду карт, только шляпу положил неправильно.
— Наоборот, — попросил я. — Нижней частью вверх.
Генрих перевернул шляпу и посмотрел на меня.
Я взял карту и, старясь придать ей вращение, бросил в сторону шляпы. В боку резко кольнуло, а карта улетела далеко в сторону.
Генрих разочаровано посмотрел на этот результат:
— Мистер Деклер, вам еще что-то надо?
— Нет, можешь идти, — сказал я и вскоре остался один.
Зачесалась спина, явно подталкивая к тому, чтобы продолжить опыты.
«Надо бросать одними пальцами,» — решил я.
Я зажал карту указательным и средним пальцами правой руки, локоть прижал к боку и бросил. Бросок получился слабый, зато и бок отреагировал только слабым покалыванием. Да и сильно бросать мне не надо было, шляпа стояла недалеко, в моих ногах. Эта карта хоть и тоже не попала в шляпу, но и не улетела к двери каюты, а расположилась на краю кровати. Если первый раз был явный промах, то теперь я, можно сказать, попал в мишень.
Бросок был признан удачным.
«Эх, если бы еще к каждой карте привязать веревочку, чтобы потом притягивать ее к себе,» — усмехнулся я.
Никакой веревочки к карте, конечно, было не привязать, поэтому я решил не поторопиться и растянуть карты до возвращения Генриха.
«А вернется он, очевидно, не скоро,» — подумал я.
И тут в мою голову пришло воспоминание о том, как я занимался в школе стрельбой из духовушки. Пулек было мало, и военрук заставлял нас перед каждым выстрелом выполнить целый ритуал. Вдохнуть, выдохнуть, поместить черный круг мишени в круг диоптрического прицела и сказать «пух». Или не сказать, а просто подумать и, таким образом, представить, что произошел выстрел. А потом еще. И еще. На каждую пульку — десять таких медитаций, хотя тогда я и слова такого не знал. Думаю, что не называл это действо медитацией и наш военрук. Когда-то в армии, из которой он ушел на пенсию старшиной, его научили этому упражнению, а теперь он учил этому нас. Но это было именно медитацией. Сосредоточиться на вдохе и выдохе, подвести мушку к пятну мишени. Это напрочь отключало от окружающего мира. Однажды я так погрузился в себя, что не заметил, как военрук скомандовал отбой, а к доске, на которой были закреплены мишени, пошел мой одноклассник. Когда он менял свою мишень, я выстрелил. В десятку попал, в одноклассника — нет. Все остались довольны.
Что-то подобное я решил сделать и сейчас. Я взял карту, вдохнул животом, чтобы не потревожить сломанные ребра, выдохнул, согнул кисть и разогнул, как-бы отправляя карту в полет. Постарался даже представить, как карта, вращаясь, летит к шляпе и … Карта чиркнула по краям полей шляпы, пролетела дальше и упала где-то за спинкой кровати. Последняя, представленная мной, картинка того, как карта пролетает мимо шляпы, была настолько явственной, что я даже засомневался. Но карта была по-прежнему зажата между пальцев.
«Ладно, повторим,» — подумал я и с облегчением отметил, что ни ноги, ни спина уже не чешутся.
Снова вдох, выдох, легкое движение пальцами и образ летящей карты. В моем воображении карта, слабо вращаясь, еле долетела до шляпы и, махая краями словно крыльями, опустилось на дно моего котелка.
«Хорошо, а если…,»
Вдох, выдох … В этот раз я постарался для броска согнуть не только пальцы, но кисть. При этом карта почти коснулась моего предплечья. Но бросить ее я постарался также плавно. В этот раз я представил карту более сильно вращающейся. Она не только попала внутрь, но и врезалась в стенку моего головного убора, да так, что шляпа слегка покачнулась. Этот образ мне понравился. Я сделал еще несколько имитаций броска и сам не заметил, когда карта уже по-настоящему вылетела из моих пальцев, долетела до шляпы, с силой ударила в стенку, от удара немного подпрыгнула и только потом упала на дно.