очень маленьким; в остальном же она была женщина как женщина, на мой взгляд, весьма даже красивая. От ученых врачей я слышал, что таких существ имеется множество и все они отличаются крайней похотливостью.
И наконец, последнее слово по поводу сего рассуждения, которое я мог бы сделать в тысячу раз длиннее, ибо материал к нему столь обилен и разнообразен, что, возьмись все женщины со своими мужьями, ставшими по их вине рогоносцами, за руки, хоровод сей, думаю, опоясал бы весь земной шар.
Во времена короля Франциска ходила старинная песенка, услышанная мною из уст одной почтеннейшей пожилой дамы; вот она:
Как минется зима, в леса вернутся птицы,
Рогатые мужья собьются в вереницы.
Мой встанет впереди, он знамя понесет,
Твой в арьергарде пузом затрясет.
А мы с тобой придем со стороны
Воззреть на шествие невиданной длины.
Я не хотел бы, однако, хулить многих целомудренных и благоразумных замужних женщин, которые вели себя вполне добродетельно и остались верны клятве, данной пред алтарем мужу; надеюсь воспеть им хвалу в отдельной главе, опровергнув мэтра Жана де Мена, что сказал в своем «Романе о розе» обо всех без исключения женщинах следующие слова:
Шлюхами будете, были и есть;
Всё продаете – и тело, и честь.
Сим двустишием он вызвал такую ненависть придворных дам своего времени, что они добились у королевы позволения высечь дерзкого, раздели его и уже было приступили к нему с плетьми, как вдруг он попросил, чтобы первый удар нанесла ему самая распутная из них; ни одна не осмелилась поднять на него руку, вот так хитрец и избежал порки. Я видел старинный гобелен в нежилых комнатах Лувра, представляющий эту сцену.
Нравится мне также история о проповеднике, который однажды, произнося проповедь свою в весьма достойном обществе и говоря о нравах некоторых женщин и их мужей, ставших рогоносцами по вине супруг своих, внезапно вскричал: «Я знаю их, я вижу их, вот сейчас запущу этими двумя камнями в головы самых позорных рогоносцев в сей компании!» – да и притворился, будто бросает камни; ей-богу, все мужчины как один пригнули голову, либо прикрыли ее шляпою или плащом, либо заслонили локтем, дабы избежать удара. Он же, опустив руку и успокоив их, сказал: «Вот видите! Я-то думал, что таковых здесь сыщется двое-трое, а вы, оказывается, все не без греха!»
И все же, невзирая на проклятия и хулы женоненавистников, встречаются весьма добродетельные и честные женщины, которым ничего не стоило бы одержать победу над распутницами, завяжись меж ними битва; и победили бы они не числом, но несокрушимой добродетелью, против коей всякий разврат бессилен.
И хотя вышеназванный Жан де Мен порицает тех женщин, что грешат мысленно, я нахожу, что они, напротив, достойны похвалы и превозношения до небес: пусть любострастие воспламеняет и сжигает их тела и души, все же оно не выливается в действие, ибо целомудрие, постоянство и благородство их сердец торжествуют над любовным пылом, заставляя женщин скорее сгинуть в жгучем пламени желания, нежели запятнать собственную честь; вот так же белоснежный горностай предпочтет погибнуть, но не запятнать безупречный свой мех (девиз, принадлежавший одной весьма знатной даме, коим она, впрочем, постоянно пренебрегала); такие женщины имеют полную возможность утолить снедающую их жажду, однако благородство их превозмогает все искушения, а согласитесь, что нет более почетной победы, нежели победа над самим собою. На эту тему в «Ста новеллах» королевы Наваррской есть трогательнейшая история о благородной даме из Пампелуны, весьма любострастной в душе и в мыслях, и притом сгорающей от любви к прекрасному принцу господину д’Аванну; дама предпочла погибнуть от сжигающего ее огня, нежели утолить свою страсть, о чем и сказала своему возлюбленному, прощаясь с ним перед смертью.
Сия благороднейшая и прекраснейшая дама избрала себе кончину необычную и незаслуженно жестокую: по словам одного достойного кавалера и одной высокочтимой дамы, такая гибель – оскорбление Господу нашему, ибо несчастная решилась на нее добровольно, а могла бы избежать смерти. Подобное деяние можно приравнять к самоубийству: многие женщины, обрекшие себя на любовное воздержание такого рода, приводящее к смерти, губят тем самым и тело свое, и душу.
Мне известно от одного опытнейшего врача (думаю, он разъяснял это многим достойным дамам, пытаясь наставить их на путь истинный), что тело человеческое не может находиться в добром здравии, ежели все его члены и части, от самых больших до самых малых, не исполняют сообща те функции, которые возложены на них природою, и не действуют вместе и согласованно, точно инструменты в оркестре: не подобает одним из них трудиться, а другим оставаться праздными; вот так же все члены общества – военные, ремесленники, крестьяне – должны единодушно выполнять каждый свои обязанности, не перекладывая их на другого, коли хотят сделать свою страну сильной и непобедимой; то же самое относится и к телу человека.
Такие прекрасные дамы, развратные в мыслях, но чистые телом, заслуживают наивысших похвал, в отличие от других, холодных, как мрамор, вялых, бесчувственных и неповоротливых, которые не отличаются красотою и не пользуются успехом у мужчин, согласно словам поэта:
…Casta quam nemo rogavit.
(Целомудренна, ибо никто не посягал на ее целомудрие.) Примером тому может служить некая знатная дама, что сказала одной из своих подруг, блиставших красотою: «Господь смилостивился надо мною, обделив прелестью, коей наградил всех вас, ибо, будь я так же хороша собою, я бы стала заниматься любовью и сделалась распутницею, как вы». Вот почему следует похвалить добродетельных красавиц, коль скоро такова их природа.
Но мы часто впадаем в заблуждение, принимая некоторых из дам – унылых, плаксивых, набожных, холодных, стеснительных, молчаливых, скромных в речах и в одежде, похожей на протестантскую, – за святых и непорочных; они же и в мыслях, и на деле распутны донельзя.
А есть и другие – веселые щеголихи, кокетливые, взбалмошные и столь разбитные, что так и кажется, будто перед вами шлюха, готовая отдаться первому встречному, – ан нет, поведение их в свете безупречно, ну а что таится в сем омуте на самом деле, того никто не ведает.
Я мог бы привести к вышесказанному множество примеров, коих сам явился свидетелем; ограничусь одним, описанным у Тита Ливия, а еще лучше – у Боккаччо: одна известная римская дама, по имени Клавдия Квинта, превзошла всех прочих женщин пышностью своих в высшей степени нескромных одеяний и весьма вольными манерами,