Ольга Антоновна говорила о том, как оскорбительно порой слышать: «Кто эта пани?» — «А, это жена Лысенко…»
— Я ощущаю в таком ответе одно: речь идет не о человеке, а о какой-то вещи. А между тем… кто знает, может, успех Лысенко и не был бы таким блестящим без этой «вещи»? Может быть, и сама «вещь» могла бы излучать собственный свет… Леся, голубушка, гордость наша, вы многое умеете… Скажите свое слово в защиту гордой женской души, скажите, что она не тень…
Леся возвращалась домой сосредоточенная, углубленная в свои мысли. Она всегда относилась к Ольге Антоновне с уважением и симпатией, но сейчас к этим чувствам прибавилось и другое: благодарность за то, что молодая, красивая, талантливая женщина пожертвовала многим, чтобы создать наилучшие условия другому человеку для его труда.
Спустя несколько лет об этом эпизоде рассказывала Галина Лысенко: «В 1900 году во время родов умерла наша мама. Когда немного утихла первая горечь утраты, я решилась пересмотреть мамин архив: книги, йоты, альбомы и пр. Среди писем обнаружила книжку Леси «Думы и мечты», изданную в 1899 году во Львове. Раскрыла. Между страницами, где начиналось стихотворение «Забытая тень», лежал листок бумаги — то был автограф упомянутого стиха. Сборник я видела и читала, Леся подарила его, как только он был напечатан. Однако особого внимания на «Забытую тень» не обратила, понравилось стихотворение, и все тут… Теперь вновь читаю, повторяю строки:
………Кто она?Жена поэта. Имени другогоНе сохранило время нам, как будтоЕй собственного имени не дали…
Меня вдруг осенило: — ведь это же мамины слова, сказанные ею Лесе два года назад:
— Кто она?
— Жена Лысенко…
И дальше — продолжение того памятного разговора:
………И не разЕго рука, ища себе опоры,Ей на плечо с надеждой опускалась.Ей дорога была поэта слава,Но рук она не протянула к ней,Чтоб взять себе хотя бы луч единый.
Потом, уже не в силах сдержать рыдания, я читала такие знакомые и такие горькие слова:
Тень верная! А где ж ее судьба,Где собственное счастье, радость, горе?История молчит. И вижу в грусти яВсю горечь дней далеких, одиноких,В тревожном проведенных ожиданье,Ночей бессонных, темных, как забота,И долгих, как нужда, я вижу слезы…По тем слезам, как по росе жемчужной,Прошла в отчизну славы Беатриче.
Меня потрясло то, как искренне восприняла Леся мамины чувства, как глубоко прониклась ее настроением и так мастерски, даже гениально, отразила их в сюжете, казалось, таком далеком, в легенде, встающей «из сумрака времен средневековых».
Николай Витальевич в полной мере импонировал Лесе Украинке своими радикальными взглядами в сфере общественно-политической, а также своим деятельным, решительным характером. Близкие знали, что за мирной профессией музыканта скрывается настоящий бунтарь, что под дирижерским фраком бьется пламенное сердце шевченковской закалки. Лесе импонировало в Лысенко и то, что он, находясь в плену мелодий и звуков, откладывал, если надо, волшебную палочку и брался за перо, чтобы беспощадно отхлестать тех, кто этого заслужил. Вот, например, какую отповедь дал он землякам-полтавчанам, которые жаловались правительству на притеснения после революции 1905 года:
«Что худо живется вам — в этом ничего удивительного нет, — писал им Лысенко, — ибо кого теперь правительство не притесняет, кроме черной сотни и всякой прочей рвани-сволочи. Но так вам, полтавчанам, и надо, ежели вы дожились до того, что у вас, у громады, коллектива общественного, нет сознательной жизни. Вы все — филистеры — замкнулись в своих домах, забрались на украинскую крепость — печку — и хоть трава не расти во всем мире, — лишь бы мне тепло и спокойно было… Рабы, подонки, грязь… Когда-то кормили ляхов своим мясом, а теперь «единое неделимое» кривословие лелеют… Ни отпора, ни протеста, ни солидарности между собой. Может, резко говорю, но желчь кипит при виде лицемерия земляков, которые все забросили, отреклись от всего святого и потопали вслед за разбойничьим режимом и кривословием, приспособившись к пирогу государственному и общественному».
Много дорогих сердцу Леси воспоминаний тесно переплетено с семьей Старицких. Развитие украинской культуры на протяжении последних трех десятилетий XIX века нельзя представить без Михаила Старицкого. Его дом являл собой театральный и литературный клуб, как, впрочем, и дом Лысенко. С композитором Старицкий сдружился и побратался еще в юности. Вместе учились в Киевском университете, тогда же, в 60-х годах, собирали и записывали народные песни, делились своими замыслами и нередко помогали друг другу в их осуществлении. Почти все оперы Миколы Лысенко («Черноморцы», «Рождественская ночь», «Утопленница», «Тарас Бульба») написаны на либретто Старицкого. Многие драматические произведения Старицкого насыщены музыкой Лысенко.
Еще в юношеские годы, после одной из студенческих сходок, друзья встречали рассвет на крутых днепровских склонах, на Владимирской горке.
— Мы дали клятву, — вспоминал Михаил Петрович, — жить для многострадального народа, собирать его песни, изучать его слово, помогать ему и знаниями своими, и любовью. Не однажды житейское море швыряло нас в бездну, но клятвы той мы никогда не нарушили…
В апреле 1894 года, когда украинская общественность отмечала 30-летие деятельности Старицкого, поэтесса сердечно поздравляла его такими словами:
— Мне суждено было жить и работать в тяжкую пору — и, кто знает, дождусь ли я лучшей! Я знаю, до чего тернист и тяжел путь украинского литератора, и поэтому я могу хорошо понять и оценить Вашу работу и Ваши заслуги. Я понимаю и признаю и то, что моя собственная работа оказалась бы для меня трижды тяжелей, если бы пришлось трудиться не на поднятой целине, а на невспаханном поле… И если наше слово вырастет и окрепнет, если наша литература займет почетное место бок о бок с литературами других народов, — я верю, что так и будет, — тогда, вспоминая первых работников, которые трудились на невозделанной, дикой почве, украинцы наверняка помянут добрым словом Ваше имя…
На закате своей короткой жизни, в последнем письме к Людмиле Старицкой-Черняховской Леся еще раз за свидетельствовала свое глубокое уважение к корифеям украинской культуры;
«С Николаем Витальевичем связаны мои воспоминания самых дорогих молодых лет, в его доме столько не забываемого пережито! Старицкий, Лысенко — эти имена, для других принадлежащие только литературе и музыке, для меня же — вечно живые образы, близкие и родные люди, которые не умирают, покуда живо наше сознание. Не знаю, будет ли кто-либо из молодого поколения вспоминать меня с таким чувством, как я вспоминаю сейчас Николая Витальевича и Михаила Петровича (всегда их вижу рядом!). Хотела б я такое заслужить. Не пришлось мне вместе с Вами проводить в последний путь Ваших родных и потому, наверное, я всякий раз вижу их живыми, как всегда вижу своего отца и Михася, и ни за что не хочет душа моя поверить в это…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});