Комиссаров. — Я думаю, что начало было в 1902–1903 году.
Председатель. — Значит, до вашего поступления на службу?
Комиссаров. — Когда я попал в департамент полиции, при Лопухине, то в департаменте полиции был особый отдел, где до меня был Зубатов. И, насколько в департаменте полиции делопроизводители, помощники и младшие были народ интеллигентный, все с высшим образованием, универсанты и правоведы, настолько особый отдел имел странный, специфический вид.
Председатель. — В чем же заключался этот специфический вид?
Комиссаров. — Там был совершенно иной подбор лиц. Туда попадала публика из бывших охранников или из новых сотрудников. Там был при мне Меньшиков, человек полуинтеллигентный, Трутков — человек совершенно неинтеллигентный, Квицинский — это уж бог знает что. Такие типы были. Но, кроме особого отделения, там был сверх-особый отдел — самый главный. Там было два лица: Медников и Гурович.
Председатель. — Это были провокаторы?
Комиссаров. — Особым отделом заведывал Макаров, Н. А. — Он теперь, кажется, умер. Кроме того, как я сказал, был сверх-особый отдел, который ворочал всем и вся и даже самим Лопухиным: это были Медников и Гурович. Гурович прежде был рыжий мужчина, — фамилия его была Гуревич; в департаменте он стал жгучим брюнетом и Гуровичем.
Председатель. — Откуда вы все это знаете?
Комиссаров. — Из департаментских сфер, потому что у меня шла крупная борьба с Медниковым и Гуровичем.
Председатель. — Вы начали рассказывать все это в ответ на наш вопрос об инструкции?
Комиссаров — Я опять-таки говорю, что, будучи два года в департаменте полиции, я абсолютно никакого отношения к политическому розыску не имел. Но понятно, встречаясь с ними, слушал и знал более или менее, кто и что делал. После нескольких фактов, я вступил в полную борьбу с Гуровичем и Медниковым, и мне удалось их обоих выжить.
Председатель. — На какой почве?
Комиссаров. — На почве личной и служебной.
Председатель. — За что боролись вы и за что боролись они?
Комиссаров. — Позвольте, я постепенно перейду. Я говорю, что дело всего политического розыска было в руках этих двух лиц — Медникова и Гуровича. Они делили все поровну: Медников занимался наружным наблюдением, а Гурович секретной агентурой. И все, кто служил по разным отделениям, по жандармским управлениям, должны были слепо подчиняться и поклоняться этим двум господам. От них зависело все. Все были отданы Медникову и Гуровичу в полное подчинение, и сам Лопухин, безусловно, в этом отношении слепо подчинялся.
Председатель. — Вернитесь к ответу на вопрос об инструкции.
Комиссаров. — Первые указания начались, мне кажется, от Гуровича по секретному, а по наружному от Медникова. Вот, мне кажется, начало. После этого и начали вырабатывать инструкцию. Это делал полковник Еремин, частью Климович, который был в особом отделе, а после полковника Еремина был Беклемишев. Впервые мы получили печатную инструкцию в то время, когда она была разработана Ереминым и Беклемишевым.
Председатель. — К какому году это относится?
Комиссаров. — Я не могу сказать. По всей вероятности, это было в 1908 году.
Председатель. — В 1907 г. — Эта инструкция не была напечатана типографским способом?
Комиссаров. — Мне кажется, что нет, — не типографским способом, когда она шла от Гуровича и Медникова, она была отпечатана литографским способом, а после того была разослана Ереминым в печатном виде. И я помню, я получил ее в 1909 году, когда я был в Красноярске, потому что из этого вышла целая переписка.
Председатель. — Так что вы получили один печатный экземпляр этой самой инструкции?
Комиссаров. — Печатный экземпляр. Так.
Председатель. — Ведь по должности вашей начальника жандармского губернского управления вам приходилось ведать секретной агентурой?
Комиссаров. — Безусловно.
Председатель. — Как вы смотрели на существование этой предписываемой в инструкции агентуры? Вы не проверяли начальство с точки зрения закона, а просто исполняли требование начальства, т.-е. исполняли инструкцию?
Комиссаров. — Безусловно.
Председатель. — Но откуда вы брали секретных сотрудников и что они у вас делали?
Комиссаров. — Т.-е., видите ли, как раз в то время, в 1909 году, в те 10 месяцев, которые я провел в Сибири, там безусловно не было никакой агентуры. Вы можете убедиться в этом из департаментских отчетов.
Председатель. — Почему же там не было агентуры?
Комиссаров. — Я там пробыл всего 10 месяцев. Нельзя же пойти и упрашивать, чтобы кто-нибудь пошел в сотрудники.
Председатель. — Но, вероятно, до вас еще там была агентура. Вы же были там не единственный, и помощники у вас там были.
Комиссаров. — Нет, в Сибири этого безусловно не было. В Сибири было очень в этом отношении… Я сейчас не помню…
Председатель. — А в Вятке?
Комиссаров. — В Вятке — и говорить нечего. Я пробыл там три недели.
Председатель. — В Перми?
Комиссаров. — В Перми были сотрудники, я застал; не помню, кто, там и дела-то не было. 1900-е годы были самые спокойные.
Председатель. — Сотрудник обыкновенно ходит к вам, получает определенное жалованье каждый месяц?
Комиссаров. — Определенное жалованье.
Председатель. — Он ходит к вам в жандармское управление или на конспиративную квартиру?
Комиссаров. — На конспиративную квартиру. Это непременное условие. Если бы в жандармское ходил, то его убрали бы из департамента.
Председатель. — И это строго соблюдалось?
Комиссаров. — Нам категорически предписывалось иметь штатское платье.
Председатель. — Даже, кажется, пособие вы получали на штатское платье?
Комиссаров. — Вот, к сожалению, — я это как курьез говорю, — требовать-то требовали, а насчет пособий кончалось больше перепиской.
Председатель. — Другие были более счастливы, чем вы. В книгах департамента полиции оказались следы очень частых ассигновок на штатское платье. Итак, сотрудник ходит в штатском, видитесь вы на конспиративной квартире. Но, одновременно с этим, он состоит в какой-нибудь организации, что-нибудь освещает.
Комиссаров. — В этом отношении он ставит нас в курс дела, сообщает, что делается в той группе или организации, в которой он работает.
Председатель. — И через некоторое время вы, — что называется по инструкции, — ликвидируете эту организацию?
Комиссаров. — Ликвидируем.
Председатель. — До каких же пор вы даете работать этой организации?
Комиссаров. — До тех пор, пока она чего-нибудь конкретного не сделала, так как иначе это будет уже чистой провокацией, как вы изволили выразиться. У меня этого не случалось, вы сами можете видеть это из дел. Если у какой-нибудь организации являлось, положим, желание поставить типографию, — то, понятное дело, если только она поставит типографию, ни один мало-мальски порядочный человек не допустит эту типографию до существования, а сейчас же будет ликвидировать.
Председатель. — Но разве не жалко бывало, с точки зрения политического сыска, что вы захватили типографию, не получив еще дополнительных сведений?
Комиссаров. — Это как раз была тенденция Гуровича, что именно, как вы говорите, жалко. Такая система и была у Гуровича, — говорю то, как курьез, — что и награды давались обыкновенно по числу типографий.
Председатель. — Это была система Гуровича?
Комиссаров. — Гуровича. Как курьез, могу сообщить, что в Екатеринославе в течение года 9 типографий открылось, — конкуренция была!
Председатель. — Это Кременецкий. А сколько времени у вас продолжалось внутреннее освещение организации — до ликвидации ее?
Комиссаров. — Оно могло продолжаться, собственно говоря, бесконечно.
Председатель. — Но на практике?
Комиссаров. — Я не понимаю вопроса. Вы говорите: сколько времени сотрудник может пробыть?
Председатель. — Нет. Сколько времени вы продолжаете видеться с вашим сотрудником, не трогая самой организации?
Комиссаров. — Это, собственно говоря, в зависимости от того, в каком положении находится организация. Если организации нет, то ее и не трогают.