Так Альберт поступил в Хенли-Хаус. Он был очаровательный мальчик и к тому же неплохой боулер: мастер крученых подач. Прошло несколько месяцев, «Ответы» после всех треволнений прочно встали на ноги, и Хармсворт, рассыпаясь в благодарностях, выплатил долг.
Когда состояние Харсмворта приближалось к миллиону, он купил себе поместье на острове Танет, в деревушке Сент-Питер. Всего в нескольких милях оттуда отец бился над тем, чтобы удержать школу Стрит-Корт на плаву. Отец и в дни благоденствия, и в дни невзгод был неизменно благодарен Творцу, но от ближних по смирению своему не ожидал многого. И все-таки даже ему было чуточку обидно (в тех редких случаях, когда он об этом задумывался), что великий человек ни разу не зашел проведать старого учителя. Мог хотя бы выделить своей бывшей школе приз за лучшее сочинение. Впрочем, так уж устроен свет.
Однако настал день, когда отец впервые обратился к Хармсворту за помощью. Его беспокоила аренда Стрит-Корта. Поскольку участок ему не принадлежал, любые возведенные им пристройки, такие как гимнастический комплекс или позднее лазарет, автоматически становились собственностью землевладельца. Раз в семь лет обновляя аренду, за них приходилось платить дополнительно. Требовалось как можно скорее выкупить участок, а цена составляла около семи тысяч фунтов.
У отца не было ничего, и только один человек мог ему помочь. Отец попросил Хармсворта выкупить Стрит-Корт до тех пор, пока отец накопит достаточно, чтобы, в свою очередь, выкупить его у Хармсворта. Таким образом, отец был бы по крайней мере уверен, что участок не перепродадут кому-нибудь другому. Хармсворт ответил, что все его деньги вложены в дело, что на нем лежит слишком много обязательств и он, к великому сожалению, в настоящее время не может… И так далее.
Отец смолчал. Впервые в жизни он обратился за помощью, и ему было стыдно и грустно. Зато матушка высказывалась с большим чувством. Хармсворта она называла не иначе, как «этот человек». Еще в детстве этот человек был таким… каким не был бы, ответь он на отцовское письмо по-другому. Если бы я ляпнул вслух: «И потом, есть еще Хармсворт», — отец покачал бы головой и ответил с печальной улыбкой: «О нет, мой милый», — а матушка презрительно засмеялась бы и сказала: «Этот человек!»
Однако я видел произошедшее несколько в ином свете. Я понимал, что даже для миллионера незапланированный расход в семь тысяч фунтов может быть неудобным в некий конкретный момент времени. И в конце концов, каким бы замечательным директором школы ни был отец, это, в конце концов, его работа. Мы же не испытываем (по крайней мере я никогда не понимал, почему мы должны испытывать) особую благодарность врачу за то, что он вылечил нас от гриппа, или булочнику за то, что он нам продал свежий и вкусный хлеб. Я считал, что отец с матушкой требуют от бывших учеников слишком уж большой любви и признательности. Впрочем, в истории с братом Хармсворта отец и в самом деле проявил редкостное великодушие; разве не логично было бы Хармсворту, в свою очередь, поддержать сына своего благодетеля?
Если он именно так и поступит, какая будет радость для всех нас! Молодому человеку, который никого не знает, и придумать нельзя лучшей рекомендации на Флит-стрит, чем знакомство с Хармсвортом.
Итак, я ему написал.
Составить такое письмо чрезвычайно трудно, и боюсь, мне это не совсем удалось. Не скажешь ведь прямо: «Я скоро еду в Лондон, и мне нужна работа». К тому же я не был уверен, что мне нужна работа. Я хотел быть внештатным автором и в то же время (звучит некрасиво, но в глубине души я наверняка на это рассчитывал) иметь некое преимущество по сравнению с другими внештатниками. А больше всего мне было нужно слово ободрения, чтобы отец с матушкой убедились в моей способности заработать себе на жизнь. Может быть, еще и в том, что я был прав насчет Хармсворта, а они ошибались.
В итоге я написал ему, что, поработав какое-то время редактором «Гранты», еду в Лондон, чтобы стать писателем, и надеюсь, тот факт, что он в раннем детстве гладил меня по головке, не настроит его редакторов против тех статей, какие я отважусь им присылать. Глупость, разумеется, но ничего лучшего я выдумать не сумел.
Ответ пришел две недели спустя. Там говорилось, что в отсутствие сэра Альфреда мое письмо передали мистеру Филипу Гиббсу, литературному редактору «Дейли мейл», «ему же направляйте вышеупомянутые статьи».
Я не показал отцу этого письма и не стал посылать никаких статей мистеру Гиббсу. Как отец когда-то, я стыдился, что вообще написал Хармсворту. Не знаю, прочел ли он мое письмо и сам распорядился ответить подобным образом, или же все произошло помимо него. Я сказал себе, что обратился к «этому человеку» исключительно ради отца с матушкой и очень рад, что прославлюсь без его поддержки. Я представлял, как несколько лет спустя он приползет ко мне на коленях, умоляя редактировать все его газеты. Конечно, я гордо откажусь.
3
С матушкиной помощью я обставил двухкомнатную квартирку в «Темпл-Чемберз», в самом конце Бувери-стрит. Думал — отсюда будет удобно добираться до работы, когда я стану редактором «Панча». За дополнительную цену мне готовили завтрак. Обедал я в ресторане «Эй-би-си», а ужинал в «Петухе» на Флит-стрит. Все время, не занятое едой, я посвящал писательству: ни дня без тысячи слов, отправленной в ту или другую газету. Я гордился тем, что я вольный художник. В наши дни подобный период ученичества кажется чем-то необычным. Вордсворт в своих, да простится мне такое мнение, не самых бессмертных стихах пишет, что сама мысль о писательстве и печатных книгах наполняла его инстинктивным смирением. Смирение в наши дни умеют держать под контролем, «трепет пред именами великих» заметно поутих, и молодые люди после выпуска начинают сразу ведущими колонки светских новостей или критиками. Возможно, это и к лучшему; как иначе выживать новичку, после того как у него отняли традиционную детскую площадку — вечернюю газету? В мое время существовало восемь разных способов набраться писательского опыта. Сейчас таких участков осталось только три, да и те уже застолбили матерые профессионалы. В наше время талант предпочитают не пестовать, а получать готовым. «Громкое имя» — нечто вроде фирменного знака, а откуда оно берется, не забота издателя.
У меня не было знакомых на Флит-стрит, но Руди Леман дал мне рекомендательные письма к Т. А. Куку из «Дейли телеграф» и Дж. Б. Аткинсу из «Манчестер гардиан». Кук осчастливил меня советом: «Никогда не соглашайтесь меньше чем на две гинеи за тысячу слов». А я к этому прибавлю для нынешнего внештатника: «Никогда не слушайте подобных советов». Для начинающего важно одно — напечататься. В те дни за тысячу слов обычно платили гинею. Я и тому был бы рад. Аткинс пригласил меня на обед, был приветлив и дружелюбен и очень сокрушался, что мало чем в состоянии мне помочь. Во всяком случае, он раздобыл мне приглашения для прессы на встречу с впервые приехавшим в Англию шимпанзе Консулом и на заседание Королевского азиатского общества. Я побывал в один день и там и там. Выступление Консула показалось мне более человечным, но рассказывать о нем особо нечего. Быть может, оба репортажа у меня слегка перемешались. Во всяком случае, мы с Аткинсом поняли, что репортерство — это не мое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});