Читать интересную книгу Так говорил Каганович - Феликс Чуев

Кто еще там выставляется? Глупость.

Мог претендовать Молотов, – повышает голос Каганович. – Он же был секретарем ЦК до Сталина. Но не первым и не генеральным. Видимо, Ленин, почувствовав собственную боль, что он болен, решил, что Троцкий овладеет партией случайно. Троцкий ведь по платформе о профсоюзах получил половину ЦК. Ленин – половину, и все. Дзержинский голосовал за Троцкого, Андреев голосовал за Троцкого… И Ленин видел это. Для него Троцкий был главный враг большевизма. Поэтому он и написал «небольшевизм Троцкого». Искал он, кого в преемники… И решил, что конечно, надо укрепить, какую-то новую должность в ЦК. И найти крепкого антитроцкиста. И решил Сталина выдвинуть.

«СТАЛИНЩИНА»

Я не люблю слова «сталинщина». «Тоталитарный» – что это такое? «Сталинизм» – еще можно.

Каганович ест и рассуждает: – Как можно сказать, если не «сталинизм» и не «сталинцы»… Сталинство… Было каутскианство.

– Сталинизм – это нормально, – замечаю я.

– Звучит вроде – ленинизм. Поэтому это совсем правильно. То есть надо привыкнуть. Каутскианство. Сталинство. Чтобы это не противопоставлялось ленинизму. Подумайте над этим. Надо бы. Богатый русский язык, а вот не найдешь. Каутскому нашли «каутскианство» – это слово Ленин нашел.

Раздумывает над его словами.

– Нет, – вдруг встрепенулся Каганович, – Молотов сказал о Сталине крепко. Хотя и покритиковал его…

Я вам хотел сказать, Молотов такой человек, я его изучил: если он о ком-то сказал хорошее, тут же должен сказать и отрицательное. О ком бы он ни говорил. Сказал: «Каганович – самый крепкий, самый преданный». И тут же добавил: «Но в теории плавал». Это его характерная черта, Молотова.

– Верно, – улыбается Каганович.

– При гостях однажды сказал, для меня это большая честь: «Я считаю Феликса одним из самых близких друзей». Но тут же меня и покритиковал. Это его черта.

– Верно, верно.

– Даже в этой книжке… О ком бы он ни говорил, скажет положительное и тут же отрицательное. Как диалектик, хочет со всех сторон рассмотреть.

«АНТИПАРТИЙЦЫ»

– Сталин в последние годы, – говорит Каганович, – допустил в оценке людей ошибки. Он приблизил к себе Хрущева, Маленкова и Берию, а Молотова, Кагановича и Ворошилова отодвинул. Он, видимо, считал, что мы можем, так сказать, после него сами… Он уж готовился к отходу, я так думаю.

– Но на кого же он мог опереться – на Хрущева, на Берию?

– Что Сталин нас отодвинул и недооценил но именно мы, как это может даже показаться странным, и я, и Молотов оказались самыми крепкими. Это он, конечно, допустил ошибку. Жалко.

– Благодаря этому возник Хрущев с либеральной и невежественной хрущевщиной. Если б кто-то из вас стал во главе после Сталина, была бы другая линия в партии.

– Да, да. Сталин недооценил нашу идейность.

– Вы упустили момент. Я и Молотову это говорил. Во времена «антипартийной группы» вы могли взять власть.

– Мы не организованы были, – говорит Каганович. – Мы не были фракцией. Если б мы были фракцией, если б мы организовались, мы бы могли взять власть.

– У вас, был такой авторитет, большинство за вами было.

– Большинство Президиума. Но мы не были организованы.

– Никита сумел обмануть вас всех.

– Не просто обмануть, он жулик высшего пошиба. А мы парламентаризмом занялись. Парламентаризмом, вот. Ошибка наша в том, что мы парламентаризмом занялись.

– У вас все было в руках, вы могли бы Никиту снять, и пусть он сидел бы где-нибудь в колхозе. Завхозом…

– Безусловно. Не были организованы. Мы не были организованы. Мы не были фракцией – вот ошибка. И не собирались тайно, понимаете.

– А почему было написано «и примкнувший к ним Шепилов»? Он вас уже потом поддержал?

– Он потом неожиданно для нас выступил на Политбюро, единственный секретарь ЦК, который разоблачал Хрущева… Собственно говоря, Хрущев все время в секретариате вел речи против Президиума ЦК. Единственный человек оказался, Шепилов, честный человек оказался.

РАСКРИТИКОВАТЬ ПЕРЕСТРОЙКУ

Каганович сидит прямо, задумавшись, глядя перед собой.

– Дальше мы вот о чем уговоримся с вами. Я, видите ли, все мечтаю, но не могу осуществить. И должен ли я начинать или не должен?

– Я думаю, надо.

– Нет, если я начну по Программе, можно, исходя из Программы, развернуть весь вопрос, принципиальный вопрос партии, я думаю. И можно доступным языком таким, более-менее. И там же о перестройке – раскритиковать перестройку! Понимаете? Я за Двадцать седьмой съезд партии.

– Но не за Двадцать восьмой…

– Но не за Двадцать восьмой, – подтверждает Каганович. – В Крым уезжаете? Надолго? – спрашивает он.

– Пятого августа буду в Москве.

Мая Лазаревна показывает фотографии с внучками. Похожи на жену Кагановича.

– Безусловно, – говорит он.

– Мне в издательстве «Терра» говорили, что у них работает внук Кагановича.

– Нет, дальний родственник, – говорит Каганович.

– Внук у папы – один-единственный. Он экономист, работает в Академии Наук, здесь в Москве, мой сын, – говорит Мая Лазаревна.

– Не прижимают?

– Ну так себе… Не выпускают за рубеж. Владеет английским, мог бы съездить кой-куда, ни разу за границей не был.

– Правнук уже на третьем курсе Архитектурного института, – говорит Каганович.

– Мой внук, – добавляет Мая Лазаревна.

– Так у вас уже праправнуки будут!

Да. Я надеюсь дожить до праправнуков.

– Даже правнуки снимают все грехи, говорят, – улыбается Мая Лазаревна. – Хотя, грехов у меня, кажется, нет.

– Как правильно пишется – Мая или Майя? – спрашиваю.

– Три буквы у меня – по паспорту и по метрике. Все ошибаются. Как-то отличается от Плисецкой, от всех… Папа, я, наверно, названа в честь месяца мая, раз я родилась в мае?

– Как? Да, – отвечает отец.

– Раньше были Октябрины, – говорю я.

– Юля родилась в июле, – говорит Мая Лазаревна.

– Мне бы одного молодого человека, который мог бы подыскать все эти таблицы, выбрать необходимые цифры, – говорит Каганович.

– Даже почитать что-нибудь, – добавляет Мая Лазаревна, – я не успеваю все почитать.

– Почитать книжку какую-нибудь. Вот это мне нужно было найти у Сталина. Я 'должен до конца дочитать, и то не могу. Нужен человек, который мог придти раза два в неделю и почитать.

– Я читаю с удовольствием. Интересно, – говорит дочь.

– Мая мне два раза в неделю читает.

Чувствуется, что Каганович очень любит дочь…

– Ну, счастливо, – Каганович поднимает на прощанье Руку.

P.S. Я в Коктебеле. Сегодня 27 июля 1991 года, я закончил перепечатку на машинке этого дневника – две толстые тетради.

Когда уже оставалось совсем немного страниц, я начал почему-то спешить, чтоб побыстрее поставить последнюю точку, словно некое предчувствие гнало меня. Ночью перед этим приснилось, будто у меня отнимают диктофон с пленкой записей бесед с Кагановичем.

Закончив печатать последнюю фразу «Каганович поднимает руку на прощанье…», спешу, опаздывая на ужин, и в столовой поэтесса Людмила Щипахина говорит мне: «Ты слышал? Каганович умер». Она узнала по «Маяку». Я все- таки решил подождать программу «Время». Трижды на моей памяти ходили слухи о смерти Молотова, но я тут же звонил в Жуковку: «Можно Вячеслава Михайловича?» и слышал в трубке: «Он самый».

Да, здесь, кажется, правда. Сообщило «Время», ссылаясь на газету «Совершенно секретно». На 98-м году жизни…

А я думаю о том, что ощущение предчувствия не покидало меня. Накапливались вопросы к Кагановичу, а я их почему-то не стал записывать как обычно, чтоб спросить в следующую встречу.

Когда я весной подарил ему книгу о Молотове, он взбодрился, словно вселилась в него надежда, что, возможно, и Каганович оставит печатный след, и будет книга…

Когда человек умирает, он излучает мощную, направленную энергию – это известно. Может быть, часть этой энергии дошла и до меня, по крайней мере, неясное ощущение ее не покидало до тоге, как я узнал о случившемся. Да еще предсказатели вроде бы говорили, что с его смертью закончится эпоха .

P. S. Он умер внезапно, сидя за вращающимся столиком. Второй инфаркт. Ничто не предвещало. Успел поговорить по телефону с дочерью.

Эпоху, в которой прошло мое детство, я и поныне воспринимаю всерьез. Но иногда с улыбкой повторяю такие стихи, кажется, Николая Глазкова:

Люблю грозу в конце июня,

Когда идет физкультпарад,

И стойко мокнет на трибуне

Правительственный аппарат…

И все же – почва и судьба.

Заснеженное кладбище Ново-Девичьего монастыря. Широкий обелиск из темно-красного финского камня. Здесь похоронена жена Кагановича. А его самого сожгли в крематории и сюда закопали урну.