Впоследствие многие рок-музыканты: Цой, БГ, Шевчук искали убежища в соседнем кинематографическом доме, но теперь представляли уже не свой родной жанр, а самих себя в качестве актеров.
Мемориал Башлачева
Летом 1988 г. я твердо решил, что пора выходить из игры. Простите за грубость, мне стало скучно убирать за кем-то блевотину или разнимать драку из-за трех рублей в то время, когда в соседнем ДК проходила встреча с Сахаровым. Оставался последний долг. Рок- движение не могло уйти в архивную пыль, не почтив память о Башлачеве прощальным парадом, достойным нашего общего прошлого.
Но быстро выяснилось, что молодежный центр, где работали Света Скрипниченко и Володя Манаев, не может заключить прямого договора ни с одним из престижных столичных спортсооружений. Принудительный посредник при Лужниках — Москонцерт — в разгар подготовки вдруг потребовал, чтобы тяжкие труды по получению денег с мемориала ему компенсировали еще четырьмя коммерческими концертами АЛИСЫ и КИНО в том же Дворце Спорта. «Антисоветские мафиози» очередной раз уступили честным советским чиновникам, поскольку дату мемориала уже с огромным трудом увязали с гастрольными графиками десятка групп. Почувствовав «слабость партнеров», Л. Степанов из Москонцерта мог спокойно сообщить им и о том, что тысяча билетов, согласно предварительной договоренности оставленная для музыкантов, организаторов и их друзей, «реализована через кассы». (Трудно сказать, появились ли вообще билеты на это мероприятие в кассах). А на первом же коммерческом концерте КИНО из-за полного непрофессионализма охраны порядка и администрации началось побоище. «Московский комсомолец» услужливо обвинил в случившемся публику и… Виктора Цоя[73]. Вдохновленные поддержкой демократической прессы, первый секретарь райкома партии, директриса Дворца и Ко запретили концерты АЛИСЫ. Москонцерт не возражал — убытки все равно ложились на молодежный центр. Видимо, только страх перед массовыми беспорядками удержал теплую компанию от того, чтобы запретить заодно и мемориал малоинтересного для них поэта.
Эпохи, даже героические, часто завершаются фарсом. К счастью, в данном случае этого не произошло, и кода «времени колокольчиков» оказалась величественной — достойной самого времени. Все произошло именно так, как и должно было произойти, и 20 ноября 1988 года каждый честно сыграл свою роль. Чиновники делали то, что они делали для нас все прошедшие восемь лет, и умудрились-таки наложить на мемориал печать своей навязчивой заботы, вырубив электричество группе КИНО на последней песне («Почему я всегда оказываюсь крайним?» — с горечью говорил Цой). Охрана так называемого «порядка», представленная в основном комсомольским оперотрядом, компенсировала недостаток профессионализма хамством и откровенной провокацией, чтобы обеспечить материал на тему «разнузданной молодежи» своим партагеноссен для очередной публикации. Впрочем, и отсутствие материала не помешало все той же молодежной газете живописать «бутылки, порванное нижнее белье и презервативы», якобы раскиданные по залу «неформальными группировками»[74]. Никаких других слов о шестичасовом концерте с участием ДДТ, КИНО, АЛИСЫ, НАТЕ, ЧАЙ-Фа, ЗООПАРКА, ТЕЛЕВИЗОРА, Наумова, Рыженко, Градского, АУКЦИОНА, Макаревича у нее не нашлось. И об этом не стоит жалеть. Мы сохранили свою традицию, они — свою. Если бы они нас похвалили, то нарушили бы чистоту жанра.
Между тем, молодежь в зале продемонстрировала редкую выдержку, для чего не потребовалось увещеваний со сцены, а хватило единственной просьбы: «Ребята, Сашины друзья очень просят помочь им провести по-человечески его вечер…», и все шесть часов во Дворце поддерживался идеальный порядок, если не считать хулиганства «комсомольцев». Разве что резкий парень Шевчук, выведенный из душевного равновесия тем, что прямо на выходе со сцены свинтили солиста АУКЦИОНА Гаркушу, произнес в микрофон слово, отлично рифмующееся со словом «Лужники». И когда схватили самого Шевчука, охраняемую гопниками дверь, за которой опального певца держали, штурмовали рука об руку музыканты, монтировщики декораций, корреспонденты «Огонька» и ребята из USA, быстро въехавшие в наши проблемы.
Концерт памяти Башлачева закончился. И герои рок-н-ролла отправились на «Интершанс» — выставлять свое искусство на прилавок рядом с продукцией Михаила Муромова…
Одержание
(См. «Улитку на склоне» Стругацких.)
Московский Телецентр ассоциировался у меня со следственным изолятором. «Режимное учреждение», — объяснили нам с Аллой Аловой (ныне заведующей «Анти-СПИДом» в «Огоньке»), когда уже в разгар перестройки режиссер «Рок-телемоста» Москва — Ленинград сдавал в милицию неугодных журналистов.
Но сегодня у нас были необходимые пропуска на «Музыкальный ринг», переехавший из Питера в Москву, чтобы лучшие рок-музыканты обеих столиц могли померяться силами в прямом эфире. В число лучших не вошли Цой, БГ, Макар, Романов… Говорили, что Шевчук получил приглашение, но ответил, что на такой ринг готов выйти только против Кобзона.
— Утром была репетиция, — сообщил друг, дежуривший в режимном учреждении с утра.
— Репетиция прямого эфира?
— Да. Вопросов и ответов. Девочек у телефонов предупредили: во время съемки не сидите просто так, а делайте вид, что слушаете и записываете.
Я засмеялся: это уж ты клевещешь на советскую действительность, — и отправился в зал, напевая себе под нос старую песенку Градского о «лапинском», доперестроечном телевидении:
…А за этим, сна не зная, редактура наблюдает, Репетирует, когда, зачем и кто, Кто заплачет, кто завоет, кто утешит, успокоит, Кто споет — не дай Бог, ежели не то.
Как только зрителей рассадили по секторам маленького цирка, я увидел шустрого молодого человека, который давал каждому сектору указания, как похлопать, когда потопать. После чего на «пятачок» в центре выходили разные группы и изображали под фонограмму страшное увлечение игрой. Потом, отложив инструменты, экспромтом, легко и остроумно, как Маяковский на диспуте, отвечали на отрепетированные с утра вопросы. Доверчивые телезрители должны были определить победителя в «честном» турнире.
Зрелище не уступало прославленному «Muppet Show». Но никто не позволил себе ни словом, ни жестом выразить сомнение в происходящем. Я смотрел в грустные глаза серьезного музыканта Романа Суслова и пытался понять: ему-то что здесь нужно? Ведь никогда в жизни ни Искандер, ни Астафьев, ни Анатолий Васильев не согласились бы опуститься до «Литературного» или «Театрального ринга» такого сорта.
Впрочем, я-то пришел сюда по делу. В нужный момент. мне должны были передать микрофон и обеспечить произнесение в эфир нескольких слов — о коллеге выступающих сегодня музыкантов, который, может быть, смотрит эту передачу в лагере на Северном Урале. Накануне мы получили очередную порцию отписок из прокуратуры и Верховного Суда по делу Новикова.
Оставалось пять минут. Модно одетые мальчики и девочки вокруг прилежно, как в передаче «Веселые старты», хлопали и топали. Ученые дяди задавали сложные вопросы, придавая «Рингу» известный академический лоск. В секторе напротив воседал «весь синклит» из НМД в окружении свиты длинноволосых, припанкованных, увешанных модными «фенечками» музыкальных юношей, которые хотели ездить на гастроли не только в Рязань, но в Лондон или Париж.
И тут я понял, что случится, если я обломаю им кайф. Нет, меня не сдадут в милицию и даже не выключат микрофон. Зачем? Мне не дадут говорить сами музыканты: «Это не к нам вопрос, а к прокурору. Ха-ха-ха». Зрители прервут возгласами с мест. Тусовка будет дружно хохотать. Ведь сценарий не навязан им сверху начальством, это их родное, взаимовыгодное дело, и они не допустят, чтобы в него вмешивался с посторонними вопросами кто-то не из их круга: