И все же он знал — и в этом есть целесообразность, потому что есть пропасть между спасением себя и спасением другого; и второе из этих действий свойственно лишь человеку — и только в том случае, если он настоящий человек. И, значит, был в этом смысл, если даже человечество в целом ничего от этого не выигрывало количественно.
Торможение прижало его к стене. Затем в камере стали слышны гулкие звуки — катер вошел в эллинг. Люк распахнулся..
Кедрин шел по коридору к залу. Вернее, шагал скваммер — безотказно работали сервомоторы, и это было счастьем.
Сам Кедрин не смог бы сделать ни одного шага: усталость все-таки добралась до него. И еще один скваммер шагал рядом, и это было совсем уж дико, потому что человек в нем уже не жил, не мог шевельнуть даже пальцем, но скваммер шагал себе враскачку, и это было все равно, как если бы шагал мертвый. Мертвые не ходят на Земле, но здесь оказалось возможным и это. Кедрин отводил и отводил глаза, но они наперекор его воле все поворачивались и поворачивались в ту сторону. Хорошо, что хоть сзади шли живые — экипаж катера и те, кто их встретил; и среди них тот, кто торопливо просунул руку в приоткрытую дверцу, и ощутил неживой холод бывшего монтажника, и включил автоматику, заставившую механический костюм двинуться вперед… Очень странным оказалось то, что дверца в спине броненосного одеяния была приоткрыта. Это объясняло, отчего умер человек, но не объясняло почему. Не могла сама раскрыться дверца, защищенная изнутри двумя предохранителями противоположного действия, да еще и заблокированная вакуум-блокером. Это означало, что разгерметизировать скваммер в пространстве можно было только намеренно, а значит… Кедрин сморщился: нет, нет!
Потом был знакомый зал, и Кедрин прошагал к своему месту No 283 и открыл изнутри дверцу, это было очень трудно — мешали два предохранителя, хотя вакуум-блокер и отключился, — и вылез.
Лицо человека мелькнуло перед ним, человека, которого везли на носилках. Лицо с острыми полукружиями скул, с закрытыми глазами и губами, изогнувшимися в улыбку, усталую и — странно, или это только показалось Кедрину? — торжествующую… Кедрин вспомнил, кому принадлежал номер на спине этого скваммера и чье это было лицо.
Он медленно шагал по коридору. Как из тумана, выплыла его дверь. Кедрин остановился.
— Ничего, — услышал он. — Все-таки ты потом доказал и поэтому останешься монтажником. Но это будет решать весь спутник…
Потом из непонятного всплыло лицо с безмятежно-наивными глазми и странно не соответствующей этим глазам складкой у рта, резкой и упрямой.
— Тебе было страшно, Кедрин? — говорил Велигай. — Страшно? Он погиб, Кедрин? Да?
— Не страшно, — через силу сказал Кедрин. — Глупо.
— Пока неизвестно. Но, может быть… Бывает и так. Но и неразумный поступок может быть оправдан…
— Я устал, как никогда в жизни.
— А тебе не кажется, Кедрин, что никто не гонит человека туда, где возникает угроза гибели? Он идет туда сам, и всегда будет так, и без этого не будет человека.
— Отстань, Велигай, — сказал Кедрин, в изнеможении вытягиваясь на своем диване, — Я тоже шел сам, но это было нелегко…
Он уснул.
XVI
На орбите Трансцербера скорость сближения опять вернулась к первоначальному значению, и осталось необъяснимым, почему она на какой-то период времени увеличилась. Разгадка причины стала еще одной темой, на которую могли спорить исследователи. Однако они с каждым днем спорили все меньше и соглашались все чаще.
Капитан Лобов все-таки настоял на своем — капитану это не так трудно сделать, как полагают некоторые, — и Земля пока так и не узнала о внезапно ускорившемся было сближении. Ведь это означало замедление по неизвестной причине движения корабля. Никто не предполагал, что могло ускориться движение Трансцербера, — такого, как сказал один из исследователей, еще не бывало.
Впрочем, если принять во внимание странную вспышку на Трансцербере и непрохождение волн на Землю, то можно было и не удивляться тому, что какие-то непонятные силы задержали на два дня движение корабля. Жаль, конечно, что интеграторы, определявшие скорость корабля в принятой системе отсчета, не работали с момента выброса реактора и двигателей. Астрономические наблюдения не могли дать, вне возможной ошибки, ни пройденного расстояния, ни тем более увеличения или уменьшения скорости. Оставалось предполагать и радоваться тому, что этим предположениям ничто не противоречит.
Кстати, все это подтверждало мысль капитана Лобова: в пространстве еще полно таких вещей, которые и не снятся нашим исследователям. Да и что удивительного? Правда, уже минули столетия с того момента, как люди впервые вышли в пространство, сначала в Приземелье, а потом и дальше. Но что с того? Люди живут на Земле десятки тысяч лет (опять-таки, насколько им известно), а разве они сегодня знают все о Земле?
Исследователи согласились — они знают далеко не все. Правда, это их не очень трогало — Земля была не их специальностью, но вот то, что человек чего-то не знает о пространстве, казалось им личным оскорблением. Ну что ж, так оно бывает всегда… Капитан Лобов не спорил. Он несколько минут пребывал в задумчивости, потом встрепенулся и задал всем достаточно работы. Может быть, его приказания и не решали основной задачи — выбраться отсюда. Но они решали другую задачу; не дать людям задумываться над тем, что такое ускорение сближения. Если оно однажды произошло, могло повториться и еще раз, и даже еще не раз.
Самому капитану тоже не очень хотелось думать об этом. Даже ему начинали лезть в голову идиотские мысли вроде той, что лучше было бы погибнуть когда-то на «Джордано». Там гибель прошла бы незаметно — была борьба, — и ждать ее было некогда. А здесь делать было нечего, и капитан Лобов не знал, чем займет он экипаж завтра. А занять было необходимо: трое членов экипажа и четверо исследователей были не дети и не новички и сами отлично знали — сближение может ускоряться еще сколько угодно раз, и никакая Земля не спасет. Надо было не дать им думать об этом, но капитан Лобов еще не знал, как это сделать — не позволить думать…
* * *
Это очень трудно — не думать о том, что ты сделал хорошего. Но неизмеримо труднее не думать о том хорошем, чего ты не сделал, и о том плохом и недостойном, что ты каким-то образом ухитрился насовершать. И Кедрин думал об этом все время с момента, когда он проснулся.
Монтажники собирались в кают-компании. Здесь не было той торжественной и мрачной тишины, которая в старину была непременной спутницей такого рода собраний. Собрались вся смена и представители остальных смен, было теснее, чем обычно, и шумнее, чем обычно, и услышать, о чем говорят в каждой группе, не было возможности. Но о Кедрине не говорили. О нем не говорили вовсе не потому, что монтажникам безразличны были он сам и его судьба. Просто никто не знал всего о событиях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});