Читать интересную книгу Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш

Жил-был в Файфе бочар молодой, Тирьям-пам-пам, тирьям-пам-пам, Да вот женился на шлюхе одной…

Смотрю вдруг, ко мне подкатывает здоровенная тачка, подкатывает и притормаживает. Останавливается на обочине, и вылезает из машины слоняра Кахилл.

– Кто это у нас тут? – говорит.

Хотел я было успокоить папашку, сказать, что не за его дочкой охочусь, а за ее подружкой, и что вообще, строго говоря, Лара – моя бывшая девушка, но подумал: вряд ли он станет разбираться в таких мелочах.

– Тебя вроде Джейсоном звать?

– Ага.

Одобрительно кивает, оглядывает меня с ног до головы.

– Ты ведь жокеем хотел стать, да?

– Давно это было, сосед.

– Ну а сейчас чем занимаешься?

– Да не то чтобы чем-то особенным.

Опять кивает, задумчиво так, и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты как, если я тебе работу предложу? Работа в конюшне: убрать навоз, задать корма и все такое. Никаких налогов. Я звоню, ты делаешь, наличные в карман. – И подмигивает.

Я – то думал все, конец мне, а тут просто рай для извращенцев! Еще и на работу взяли, ни хера себе.

– Заметано, – говорю.

– Давай номер мобильника.

Тут он меня посадил в лужу.

– Э-э… Мобилка у меня того… Только городской.

Вижу по взгляду, уже жалеет, что со мной связался. Перед ним – грязный пьянчуга и наркоман.

– Ладно, давай городской, – отвечает он сердито. Чувствую, затрахаешься на такого работать. Но если он будет заниматься своими перевозками, а я – конюшней, то, думаю, мы сработаемся. – С собаками ладишь?

– Собак обожаю, – говорю. Правда, с тех пор, как похоронил Джейкоба, немецкую овчарку-полукровку, которая подавилась куском, когда мне было семь, собак я не заводил. То была такая травма, такая утрата! Мать, помнится, сказала, что полукровки мрут чаще, и надо было заводить собаку с родословной, на что отец обозвал ее нацистской блядью. Они тогда друг друга чуть не поубивали.

Старик говорил, что она залетела от него, только потому и вышла замуж. Ее бросил грек-официант, сбежал, когда семейный ресторанчик в Керколди обанкротился, разбил старой кляче сердце. Для семидесятых грек был рискованным шагом, тогда и китаезы-то были в диковинку. Поначалу мамаша впала в депрессию, но ее спас хороший аппетит; нагуляла жирка и успокоилась. Мой старикан вдул ей, обрюхатил суку; вот я и родился. Так что жаловаться мне особо не на что, но будь я проклят, если мы все не думаем об одном и том же: твои предки занимались этим совсем не для того, чтобы ты появился на свет. Говорят, мы перед ними в неоплатном долгу за дар жизни. Чушь собачья. Все мы верим, что есть на небесах души, и каждая душа рано или поздно получает себе какого-нибудь хмыря, так при чем здесь предки?

Недолго думая, жму Тому Кахиллу руку, и вот я уже практически трудоустроенный парень. Хотя, должен признаться, никогда не был в восторге от работы в конюшне. Да, я хотел стать жокеем, но не настолько любил всех этих коняг, чтоб за ними чистить. И кстати, мне за это пришлось поплатиться. По совести говоря, боялся я до усрачки, когда эти твари неслись во весь опор. Вот и на долбаном «Бонневилле», или как его там, мотоцикле Крейви, страшно мне.

Темнота опустилась внезапно, но предсказуемо, как слетает одежда со шлюхи. Вот я и дома, надо бы отпраздновать трудоустройство. Сварганил себе бутерброд с жареным яйцом, взялся за газету. Ну о чем пишут, просто зло берет! Местная газетенка рассказывает, что «Данфермлин Атлетик» продали три с половиной тысячи сезонных билетов. «Атлетик»-пиздетик. Ни хера я больше билет на них не куплю. И пусть печатают такую муру в местных газетах. Зачем козлам своя пресса?

Старик дома. Он бываетлибо здесь, либо в библиотеке. Ну, и в «Готе», конечно. Но только перед самым отбоем – у него пол-лица сгорело в восемьдесят девятом. Все, говорит, из-за дешевой синтетики, которую он носит. Хотя старуха сказала, не фига бычки не тушить. Больше ее уже на его табло не тянуло, а тут говнюк Арни помахал штанишками у нее перед носом и уволок маманю в Данфермлинскую царскую жизнь.

Глянул на меня старикан, уселся со своей газетой и давай новости читать да головой качать. Оседлал любимого коня: гонит пургу о семидесятых, да о предательстве рабочего класса.

– …сейчас разве кто сделает возврат налога? А раньше бумажечки всегда вовремя приходили. Эх, семидесятые!.. Вот было время, а потом подвалила эта английская паскуда и все испортила. Все теперь для богатых, всю страну буржуям продали. Нет настоящих лейбористов, никто не защитит простого трудягу. Сейчас там одни проститутки сидят. Тратят целое состояние на привилегированное образование, а что в итоге? Искали, искали, никого лучше найти не могли. Теперь этот итонский придурок от тори будет всем заправлять. Наплодили клонов!

– А как же прогресс, отец? Система управления семидесятых была вообще никакая, да что там, опасная, как сковорода с маслом. С ней прекрасно расправились микроволновка, фритюрница и круглосуточные забегаловки фастфуда.

– Нуда, прогресс прогрессом, – отвечает он, раздирая упаковку лапши быстрого приготовления, – но Скарджилл все равно виноват. Надо было собрать народ на этот долбаный парламент, разобрать его по кирпичику и забросать камнями всех этих умников из частных школ.

– Элита всегда возрождается, отец, не забывай. Сегодняшний революционный авангард – это завтрашний правящий класс.

– Да, сынок, и именно поэтому необходима перманентная революция. Необходимо создать структуру, лишенную иерархии.

Смотрю я в окно, а там мусорные контейнеры стоят. Брошенные прямо на дороге. Надо бы их во дворик затащить.

– Любая структура, отец, иерархична по своей природе. И не нужна людям перманентная революция, им оттянуться нужно.

Старик швыряет коробку на стол, крутит вилкой, пытаясь поймать торчащую вермишель.

– Ну и каково решение проблемы? Выпивка, наркота, девки и консерваторы у власти? Это и есть твои жизненные ориентиры?

– Я ничего подобного не говорил.

– Пораженческая болтовня, сынок. – Он размахивает вилкой с вермишелью. – Вот в чем беда вашего поколения: отсутствие коллективизма. Тебе бы в библиотеку, набраться общественно-политического сознания, чтобы был готов воспользоваться возможностью, когда она представится! Вилли Галахер да старик Боб Селькирк* поди в гробу переворачиваются, глядя на все это.

* Галахер Вилли – английский профсоюзный лидер, один из основателей Коммунистической партии Великобритании. Возглавил международную сборную первого послереволюционного матча в Москве в 1920 году. Боб Селькирк – член городского совета Кауденбита, лидер рабочего движения. – Примеч. пер.

– Вряд ли им понравился бы твой негритянский рэп, отец.

Его глаза пылают огнем:

– Да в одной строчке «Фифти сентс» больше политики, чем в сотне альбомов хиппи-педиков, которых ты слушаешь!

Вот так всегда. А я-то размечтался отпраздновать: яйцо зажарил на сливочном маслице, приправки любимой притащил, перчика. Все мне, гад, испортил.

6. Годовщина

Самое нелепое, что я видела в жизни – это моя мать в трико. Она включает видеоплеер с сорокапятиминутной спортивной программой, минут пять смехотворно крутит задом, затем все выключает и идет на кухню. Подходишь ближе и чувствуешь, как она взвинчена; а еще видишь дорожки от высохших слез на щеках. Потом заглядываешь в коробку с шоколадным печеньем, а там половины уже нет.

– У нас сегодня годовщина свадьбы, – говорит мама рассеянно. Она занята растениями – поливает и обрезает секатором. «Вертушка» по-прежнему крутит спортивную программу, правда, никто не смотрит. Мне скучно, усаживаюсь с Инди посмотреть мультики по другому каналу.

– А сколько лет вы женаты? – спрашивает Индиго.

Тут входит отец. Мама только собралась что-то сказать, как он фыркает:

– Какая разница? Нет никакой любви, все это химические реакции. День святого Валентина – обман и жульничество.

Господи, ну и тупица.

– Что ты понимаешь? – спрашиваю я. – Да и вообще, не лицемерь. У тебя на руке татушка с именем жены.

Он бросает взгляд на запястье, потом тупо пялится в наши мультики. Скуби Ду и Шэгги драпают от вовсе не страшного чудовища. Я вижу на отцовском лице неуверенную улыбку и слышу в ответ:

– Ты просто юная идеалистка. Подрастешь – поумнеешь.

Встречаюсь с ним взглядом.

– Ты тоже подрос и поумнел?

Теперь и Инди внимательно смотрит на него.

– Я никогда не был идеалистом. Я всегда был реалистом. – Отец плюхается в огромное кресло. – И я всегда был занят – зарабатывал деньги, чтобы ты с сестренкой каталась на лошади и училась ненавидеть своего папу. – Нервно хохотнув, он протягивает руку и требу шит длинные волосы Индиго.

– А я всегда буду любить тебя, папочка! – верещит она и прыгает с кровати ему прямо на колени.

Огромным кулаком отец шутливо мнет ее щеки.

– Ты-то, конечно, будешь любить, моя маленькая красавица!