Видя, что Дмитрий Иванович с трудом сидит за столом и работает, я уговорила его лечь. Дальше я не могу ничего связно припомнить. Пусть расскажет Н. Я. Капустина.
"Сестра Дмитрия Ивановича, Мария Ивановна Попова, узнав о его болезни, приехала его навестить и нашла его очень бледным и слабым.
Я вошла к нему, рассказывала она, он сидит у себя в кабинете бледный, страшный. Перо в руке.
-- Ну что, Митенька, хвораешь? Лег бы ты, -- сказала она.
-- Ничего, ничего... Кури Машенька,-- и он протянул ей папиросы.
-- Боюсь я курить у тебя -- вредно тебе.
-- Я и сам покурю...-- и закурил. А перо в руке...
Она зашла потом к нему еще раз и опять видит: едва сидит, а перо в руке.
Это перо в руке, точно ружье у солдата, смертельно раненого, но остающегося на своем посту до смены.
К вечеру жена едва уговорила его лечь на диван сначала, а потом в постель, с которой он уже не встал.
Последние слова, написанные им в неоконченной им рукописи "К познанию России" были:
"В заключение считаю необходимым, хотя в самых общих чертах, высказать..."
Приехавший в понедельник поздно вечером профессор Яновский нашел у Дмитрия Ивановича крупозное воспаление легких.
В пятницу 19-го января в последний день своей жизни, Дмитрий Иванович почти все время был в забытьи, дышал очень тяжело и сильно страдал, когда приходил в себя. Но все-таки он просил, чтобы ему читали вслух. Ему читали в этот день "Путешествие к Северному полюсу" Жюля Верна. Если замолкали, когда он впадал в забытье, то, приходя в себя, он говорил:
-- Что же вы не читаете, я слушаю.
В 11 часов вечера он спросил гребенку, причесался сам и потом велел положить гребенку в столик на место. -- "А то потом не найдешь".
В час ночи он выпил немного молока, но больше пить отказался. Он сказал:
-- Больше пить не буду...
Я думаю он не знал, что умирает; он не прощался, ни с кем и ничего не говорил о смерти, хотя вообще он не боялся ее и последние годы часто писал и говорил о конце и делал посмертные распоряжения своей жене и детям.
А, может быть, он и знал, что умирает, но не хотел тревожить и волновать заранее семью, которую любил горячо и нежно.
Скончался он от паралича сердца. Он дышал сначала очень тяжело, а потом все реже и тише, и в 5 часов утра его не стало.
"Старец великий смежил
Орлиные очи в покое..."
Когда я приехала, Дмитрий Иванович лежал уже в зале на столе, величавый и спокойный со сложенными крестом руками, и застывшее красивое лицо его, казалось, говорило: "Теперь я знаю то, что скрыто от вас еще живущих..."
Во время похорон Дмитрия Ивановича самое сильное впечатление на меня произвела эта несметная толпа народа, провожавшая его к церкви Технологического Института и после отпевания на Волково кладбище. Двигалась она сплошной темной тучей по зимним улицам города {Когда голова этой толпы была уже на Гороховой -- конец еще у Технологического.}.
Присутствие молодежи с серьезными лицами, с венками в руках и с высоко несенной таблицей периодической системы элементов -- это присутствие чуткой и прямой молодежи -- было лучшим венком и украшением на похоронах ученого, трудившегося всю жизнь для своей страны.
Колыханье венков {Их несли студенты в руках парами, в 50 пар, и колесница была доверху уложена ими.}, металлический гроб, который студенты, чередуясь, несли на руках до самой могилы, черные флаги на здании Технологического института, зажженные днем фонари и всюду народ, юноши, женщины, старики и даже детский приют -- все это оставило неизгладимое возвышенное впечатление". {Н. Я. Капустина-Губкина. Цит. соч., стр. 231--233.}
На могиле Дмитрия Ивановича, Д. П. Коновалов сказал:
"Дорогой, незабвенный учитель. От лица русских химиков я говорю тебе последнее прости. Кто из нас не испытывал чувства гордости, при мысли, что в наших рядах находится Менделеев. Поднявшись до высоты мирового гения, ты дал нам такие "Основы Химии", которые всех покорили могучим размахом научного творчества, волшебной красотою научного горизонта. В тумане невидимых атомов, ты ярко осветил стройную систему элементов. Все выдающееся, все необычайное в природе неудержимо влекло к себе твой ум. Будь ли это солнечное затмение, полярные ли льды, тайна ли происхождения нефти или, наконец, сам мировой эфир.
Стремясь проникнуть в тайны природы, ты не боялся и долгого кропотливого труда. С одинаковым упорством мысли следил ты и за расширением газов и жидкостей и за медленным качанием весов и за перемещением центра великого русского государства. Несколько поколений черпало и будет черпать научное вдохновение в твоих творениях. Скольким же ты внушил жажду научной истины, скольких ты заразил своей научной пытливостью. Великий учитель! Слава земли русской! Твои заветы не умрут. Твой дух будет всегда жив между нами и всегда будет вселять веру в светлое будущее.
Да будет легка тебе родная земля".
-- -- --
Тело Дмитрия Ивановича лежало в гробу. Вся комната завалена была цветами; приносили все еще и еще. Панихида сменялась панихидой. Приходили даже дети какого-то приюта и сами пели панихиду. Приезжал и митрополит Антоний и тоже служил сам...
Я с детьми сидела в моей комнате. Надгробное чтение и панихиды доходили до нас. Я и дети сидели вместе, подавленные ужасом без мыслей, без слов.
Кто-то постучал в дверь и сказал, что профессор Бехтерев желает с нами говорить. Выходим. Профессор, сказав несколько обычных слов сочувствия, приступил к делу. Необходимо взять мозг Дмитрия Ивановича, и он просит нас разрешить сделать это. Я растерялась, дети заплакали и даже закричали. Кто переживал такие минуты, как мы, поймет, что горе наше вылилось в такой, может быть, резкой форме. Владимир Михайлович Бехтерев подождал, потом сказал, что просит позволения снять только фотографию. Разрешили.
Профессор Бехтерев поступил так, как должен был поступить. Он взял мозг Дмитрия Ивановича.
Через год на торжественном собрании, в переполненном зале сделан был доклад о результатах работы Бехтерева и Вейнберга. В свое время подробности этого доклада были помещены во многих журналах. На экране был показан в увеличенном размере снимок с мозга.
Помню следующие слова докладчика проф. Вейнберга: "Если бы вы вошли в комнату, где собраны мозги людей, выделявшихся своей умственной деятельностью, вам бросился бы в глаза мозг Менделеева, если можно так выразиться, к_р_а_с_о_т_о_й_ формы, интенсивностью извилин".
Правое полушарие мозга по числу своих извилин нормально, но левое нет, в нем извилин больше, чем бывает обыкновенно, больше на три (кажется) завитка. Из этого можно заключить, что мозг человеческий может эволюционировать в сторону развития, расцвета. В данном случае развитие, избыток извилин соответствует гениальности. По весу, помню, проф. Вейнберг сказал, что из измеренных мозгов, мозг Дмитрия Ивановича третий, но что вес мозга не есть показатель способностей {Подробности о мозге Дмитрия Ивановича изложены на немецком языке и книжка эта издана в Вене.}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});