— Придете к вечеру. Сейчас больному необходим покой.
Мне хотелось спросить, зачем ему покой? Ведь он все равно умрет, ничто ему не поможет, никакой покой. Однако пришлось подчиниться, да и надо было выполнять поручения Мира. Может, это и неправильно, может, и лучше было оставить все как есть, а уже после его смерти заниматься делами. Обычно люди так и поступают. Ведь, в конце концов, случаются же чудеса: кто-то выздоравливает при самых тяжелых диагнозах, и бывают медицинские ошибки. Может, и мне надо было вести себя иначе, не так разумно, надеяться на чудо, молиться, утешать больного. Только ведь Мир не был обычным человеком, он не любил обмана, он смотрел прямо в лицо смерти, и оно его не пугало. Прежде всего — дела. Он должен привести все в надлежащий вид. Он должен успеть, и я помогу ему.
В своих чувствах я предпочитала не разбираться. Я боялась увидеть в глубине своей души Нечто, которое напугает меня. Холодное пространство, родившееся от ледяных глаз Мира. Что-то вроде облегчения от смерти когда-то любимого человека. То, что страшнее любого горя. Мне казалось, замерзшая пустыня поселилась во мне, выморозила все живое, и я больше никогда не смогу почувствовать жизнь. Вот только Мир решил иначе.
Находясь в больнице, он завел традицию: войдя в палату, я должна была целовать его. Потом садиться рядом на стул и брать больного за руку. Потом говорить о делах, потом обедать с ним и уходить, чтобы выполнить новые поручения. Вечером возвращаться на некоторое время, снова целовать и садиться на стул рядом с кроватью, снова говорить о делах. Так он хотел. Между прочим, это было удобно: никаких чувств, никаких лишних эмоций. Часто со мной приезжал Поль. Он очень удивлялся, что я совсем не плачу. Знал бы он, как мне холодно в этой вечной мерзлоте! Что же делать, если нет слез, которые могли бы ее растопить? Дома я тоже была занята — звонили мои подруги. Им было интересно, что я чувствую, прежде чем стану богатой вдовой.
На самом деле предполагалось, что я вернусь в Россию после смерти Мира. Что там делать? Как жить? Непонятно.
В течение трех недель почти все было улажено. Я пришла утром, рассказала обо всем, что сделала я и что сделал Поль, и стала ждать новых инструкций. Мир лежал, откинувшись на подушки, он был бледен, с синими кругами под глазами. Я попыталась вспомнить, как он выглядел раньше, и не смогла. Последнее время, до болезни, внешний вид мужа мало меня интересовал. Вспомнился разговор, подслушанный мной недавно в лифте. Две дамы, разговаривая, вошли в лифт, и одна из них продолжала говорить:
— … знаешь, все же больше всего меня поразил запах. Запах смерти ни с чем не перепутать! Человек может выглядеть великолепно, но запах выдает.
Сейчас я невольно принюхивалась к Миру — как пахнет смерть? Но ничего неприятного не ощущала. Смерть не может пахнуть одеколоном и… сигаретами (где это он курил? Кто ему разрешил курить в больнице?), свежим постельным бельем, свежими газетами, кофе, немного лекарствами. Может, он пользуется привилегиями на правах приговоренного к смерти? Скорее всего так.
— Ты смотришь на меня, как на музейный экспонат, — сказал Мир.
Он, видимо, был прав. Я отвела глаза. Он выдал неожиданный комплимент:
— Ты сегодня такая свежая! Хорошо спишь?
— Нормально, — ответила я безлично.
— Вот и чудесно, — улыбнулся Мир, все же он был бледноват. — Я боялся, что тебе будет неприятно одной в доме.
— Мне неприятно, но это мелочи.
Он потянулся рукой к моему лицу, я невольно отстранилась. Мир снова улыбнулся, будто своим мыслям, но руку не отвел, а приподнялся на постели и дотянулся до моих волос на лбу. Там, под густой челкой, скрывался шрам. Шрам, который оставила на мне моя любовь. Я больше не отстранялась. Мир убрал челку со шрама и коснулся его холодными пальцами. Пришлось взять себя в руки, чтобы вытерпеть это прикосновение. Мир касался не только кожи, но и души. Я отвела глаза, а он тихо сказал:
— Прости меня за это. И вообще прости. И на будущее прости. Твоя жизнь теперь не скоро войдет в колею.
— Я не обижена, и прощать мне вроде нечего. — Конечно, все мои слова были не совсем искренни, но ведь я стояла у постели больного, точнее, умирающего.
— Я никогда не пытался обидеть тебя преднамеренно.
Вот это правда! Ты настолько не любил меня, что тебе даже никогда не хотелось причинить мне боль, чтобы я почувствовала твою любовь. Я тоже ни разу не попыталась так сделать, но ведь я не смогу добраться до твоего сердца. Чем мне было задеть тебя? Физически ты намного сильнее, а морально слишком неуязвим. Ты всегда защищен, всегда в броне неприступности. Впрочем, это уже совсем неважно.
— Я знаю, — ответила я.
— Поцелуй меня, — попросил он.
Я нагнулась к нему, намереваясь дотронуться губами до щеки, но Мир повернул лицо чуть навстречу, и я поцеловала его в уголок рта. Он, абсолютно точно, пах как всегда. Дыхание было чистым с легким оттенком табака, а кожа источала аромат лосьона после бритья одной знаменитой французской фирмы. Невольно я вдохнула все эти родные запахи слишком глубоко. Кровь, омывающая легкие, вобрала их в себя, пронесла через сердце, не умеющее вырабатывать иммунитет, и оставила ароматную занозу в мозгу. Где-то там, в этих таинственных центрах, отвечающих за мою память.
Я отстранилась с ощущением лисы, заметившей капкан, но все же успевшей вытащить лапку до того, как он захлопнулся.
— Иди отдохни, — распорядился муж. — Вечером не приходи. Здесь соберется консилиум, так что я буду занят. Пока.
Его тон снова был, как на совещании. Пришлось подчиниться. Я ответила: «Пока» — и вышла в коридор.
Дома мне все мерещился запах Мира, он просто въелся в память. Я даже приняла душ с самым вонючим гелем для душа, какой нашла на полках ванной, но какая-то дрянная нотка в запахе геля для душа походила на запах его лосьона для бритья. Теперь стало еще хуже. Я села на край ванны и заплакала.
Глава 35
Утром позвонил Мир и велел сегодня не приходить. К этому я была не готова.
— Это из-за консилиума?
— Да, они хотят провести еще эти… как их… тосты.
— Тесты, — поправила я. Никогда раньше Мир не путал слова. — Когда же мне приехать?
— Завтра. Я уже скучаю по тебе. Завтра увидимся.
Он отключился. «Скучаю»! Первый раз такое слышу. Грустно-то как! Потихоньку на меня наваливалась тяжесть.
На следующий день я вошла в палату Мира с замирающим сердцем. Он лежал на заправленной постели с газетой на груди. На тумбочке валялись его органайзер, мобильник, папки с документами. Только он не работал, а дремал. По-моему, никогда еще не видела Мира, спящего при дневном свете. Я подкралась к нему на цыпочках, наклонилась к самому лицу, принюхалась и различила, помимо обычных ароматов, явный запах клубники. Потянула носом снова и была застигнута на месте преступления. Сильные руки обхватили меня за плечи и талию, и как-то сразу я оказалась лежащей рядом с мужем. Он прижал мое бедное тело к стене и сказал на ухо:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});