— А что тут скажешь? — пожал я плечами. — По-моему, у девушки просто обморок. Пыталась у тебя сумочку выхватить, переволновалась, а тут еще по голове получила. Возможно, что и не ела несколько дней.
— Знаешь, вполне возможно, — согласилась Наталья. — И что с ней теперь делать?
— Пусть полежит немного, отдохнет. Потом следует чем-нибудь покормить, только чуть-чуть, и пусть идет.
— И куда она пойдет?
Вопрос, что называется, риторический. Куда потом пойдет девушка, я не знаю. Скорее всего, обратно на улицу, где опять начнет подворовывать, делать что-то такое, за что милиционеры отправляют в концлагерь.
— Я завтра позвоню в Наркомпрос, уточню, куда нам пристроить девочку. Есть школы-коммуны, куда берут детей-сирот.
— Если возьмут, — выразил я сомнение. — Девушке, судя по всему, лет семнадцать, если не восемнадцать.
— Думаешь? — хмыкнула Наталья, но, присмотревшись, кивнула: — Да, ты прав. В школу ее уже не возьмут. Ладно, а чем ее покормить?
— Бульона у нас нет, жидкую кашу мы тоже не сварим, но можно дать кипятка и сухариков,— предложил я.
— А подойдет? — выразила сомнение Наталья.
Я только кивнул. Не говорить же, что знаю по личному опыту, тем более что ничего другого у нас все равно нет.
Наталья Андреевна ушла кипятить чай. Вроде говорила, что в ее номере есть примус и чайник.
Присев на край кровати, посмотрел на девушку и спросил:
— И долго еще притворяться будешь?
Реснички чуточку дрогнули, но глаз девушка не открыла.
— Жаль. Придется тебя в ВЧК сдать.
Упоминание о ВЧК сделали свое дело. Глаза открылись сразу.
— За что в ВЧК? Что я такого сделала?
— Да ничего ты не сделала, — усмехнулся я. — Или мне лучше на «вы»? Гимназистка?
— Шлюха я. А если точнее, то просто б..дь.
— Ну, в этой жизни бывает все. Сегодня ты гимназистка, завтра, как ты говоришь, б..дь, а послезавтра опять пойдешь наверх, — философски заметил я.
— А сам-то кто? — поинтересовалась девушка.
— Чекист, — ответил я, не видя смысла врать.
— Значит, ты тоже б..дь, если не хуже.
— А что ты имеешь против б…й? — усмехнулся я.
И что, пускаться в идеологические споры с гимназисткой, ставшей проституткой? Тем более что у нее есть какие-то счеты с нашим братом. Вполне возможно, что арестовали или расстреляли кого-то из близких. От хорошей жизни жить на улицу не идут.
— А что я могу иметь против, если сама б…дь? — огрызнулась девушка.
— Ты для начала бы другой термин использовала, — предложил я. Подумав, сказал: — Да, хотел у тебя извинения попросить.
— За что?
— За то, что тебя ушиб,— пояснил я. — Это я тебе в голову револьвером попал.
— Револьвером? — протянула девушка. — Ну и дурак. Лучше бы застрелил. Все легче бы подыхать, чем так, от голода.
— Ты сколько времени голодаешь? — спросил я.
— Дня три уже. Может, четыре.
— Четыре? — усмехнулся я. — Если всего четыре, тогда лучше помалкивай и не скули. Мне как-то почти месяц пришлось голодать, думал сдохну. А ты из-за каких-то четырех дней нюни распустила.
— Нюни распустила? — возмутилась девушка. От возмущения она поднялась с постели, скинув одеяло и обнажив маленькую грудь. Спохватившись, запахнулась и продолжила: — Да знаешь, что у меня мать от испанки умерла, а отца ваши чекисты расстреляли? Мой брат в прошлом году убит, он у Колчака ротой командовал! А мне себя за кусок хлеба продавать приходится.
— Давай-давай, накручивай, — поддержал я. — Скажи, что ты такая несчастная, что вся из себя гимназистка, древнегреческий и французский для тебя как семечки, что на работу пыталась устроиться, а не взяли, что вся твоя жизнь коту под хвост, что дальше тебе жить не стоит, раз ты шлюха. Может, я еще и поплачу, пожалею. Видела когда-нибудь плачущего чекиста?
— Сволочь ты.
— Не повторяйся, — укорил я девушку. — Сволочь — это уже было.
— Сволочь я тебя еще не называла.
— Не называла? Ну тогда ладно.
Какое-то время девушка молчала. Потом хмыкнула.
— Странный ты какой-то, товарищ чекист. Скажи лучше, ты меня вместе с этой теткой трахать собрались?
— Тебя для начала покормить надо. Иначе — начнем трахать, а ты загнешься. Труп придется под кровать прятать или в окно выкидывать. Возись тут с тобой.
Неожиданно девушка захохотала. Может, истерика? Но нет, отсмеявшись, успокоилась.
— Нет, ты все-таки странный. Смешной.
— Это точно, смешной, — не стал я спорить. — Но ты подожди смеяться, береги силы. Сейчас эта тетка, как ты говоришь — ее, кстати, Наталья Андреевна зовут, тебе поесть принесет. Вот поешь, тогда и хохочи.
— А как поем, ты меня трахать станешь?
— У