Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

— Всё равно, вам и тут бояться нечего. Если левые придут к власти и устроят чистку, они вас тоже облегчат, в этом случае от убыточной собственности, от обузы. И уже не частично, а полностью освободят. Всё равно из вас и без всяких левых не вышло хозяина. Но вы, я вижу, против любых чисток? Значит, вы считаете, что, какой бы режим это ни делал, воров сажать вовсе не надо, не надо ставить на место проворовавшихся правителей людей честных? Наверное, надо бы делать из них национальных героев, а то и богов? Ещё одна римская традиция, в их пантеоне на почётном месте — бог воров. Конечно, только так и должен рассуждать управляющий латифундией. Кстати, я всё-таки предпочитаю более принятое выражение: camorra. Ну да, Гарибальди ведь тоже опирался на мафию, чего уж нам стесняться.

— Именно так я и считаю, стесняться нечего. И хотя я не управляющий, что было бы вовсе не плохо, ему я действительно ближе, чем вам. Несмотря на все трения между нами. Всё же он родственник, пусть и далёкий, а я пусть и урод в семье, но семье нельзя без урода. Вот вы всё ма-афия, камор-ра… Ну да, дрянь людишки, наглые иногда скоты. Ну и что? Лучше воры, чем радикалы, при ворах можно выжить. Смотрите: я жив. А достаточно было появиться вам — начались опасные для моей жизни сложности. Что ж было бы, если б вам дать власть? Если вы на этот счёт другого мнения, тогда вам не следует утверждать, что мы с вами люди одного типа. Но вы и есть другого мнения, вы, собственно, и есть такой радикал. Была б ваша воля, то есть, произойди уже ваш переворот, вот уж схватили бы вы меня сходу, как вошли, за глотку, не стали бы и заводить все эти разговоры! А в чём я перед вами провинился?

— Да ни в чём, — отмахнулась она.

— То есть, во всём. Верно. Вот в вас даже моя книга вызывает раздражение. Да не спорьте, это ведь видно! Как только вы вошли сюда — я это сразу увидел, этот ваш хищный прищур…

— Близорукости! Да, близорукости, не вы ли только что именно так интерпретировали этот…

Она помахала ладонью с растопыренными пальцами перед своими глазами.

— Очки мне просто не идут. Нос становится как… пипочка.

— Как па-апочкин, — передразнил он.

— А чёрные, вроде, ничего…

— Так ведь есть и чёрные с диоптриями. И контактные линзы.

— Мне казалось, что так далеко дело ещё не зашло. Только тут, у вас, выяснилось…

— Ну да, и поэтому вы таким ястребиным глазом зыркали на меня, и особенно на мою книжку. Смогли бы — испепелили. Вы даже не поинтересовались по-человечески — что это за книга! Это бы вам тоже не пошло, конечно. Вместо этого в угадайку играли, в допрос. Была б, опять же, полная ваша власть, вырвали бы у меня из рук и сожгли, не впервой вам… с вашими согражданами. Хотя и никакой это не Аристотель, и не еврейский проповедник, совсем даже наоборот. А моим согражданам, между прочим, и на Аристотеля, как и на все книги мира, кроме амбарной, абсолютно начхать.

— Ну, и что это у вас за книга?

— Не лгите уж, поздно! Если б вам было интересно — надели бы очки, и прочли. Я же знаю, что в конечном счёте и вам на то плевать. Но по наружному её виду вы сходу поняли, что книга серьёзная. С подобными вам и самой часто приходится иметь дело. Но то вы, утончённая дисциплиной интеллектуальной работы женщина, тяжёлой, но нужной работы. А какое право на то имеет тупой мужик, хозяин постоялого двора! Как он смеет, лавочник-полуинтеллигент! Лезет в сапогах вонючих в вашу серьёзную конфессию, и для чего? Не для работы, а для развлечения. Таким, как я, положено для развлечения комиксы разглядывать, правда? В крайнем случае биржевые сводки. И вот вы раздражены, потому что разочарованы: выработанная вами картинка мира, где всё было так чисто и ясно, где у стола за книжкой сидите непорочная вы с нимбом над головой, стала вдруг мутной, совершенно преобразилась. И от какого ведь пустяка! Ведь всё ваше разочарование стоит на пустяке: это просто другая — неизвестная, и неинтересная лично вам книга, однако, подчёркиваю это, всё же книга. Да что я так говорю — мелочь, будто мелочь — это нечто несущественное… Да именно потому, что разница между нами ничтожна, вы так разъярены. Мелкие укусы раздражительней больших, больше зудят. От больших больно, но это ведь и не раздражает… На них ястребиной ярости не взрастишь, только слёзы. И теперь скажите, почему ж других не может раздражать ваш чуждый, оскорбительно этнографический интерес к ним, словно они обезьяны с Борнео? К тому, что для них жизнь, и интимная? Вы лезете в их конфессию без спросу — так примите же и то, что и они имеют право зыркать глазом и кусаться без вашего разрешения. И кусаться больно, правда? Ведь вы вон не столько раздражены, как я вижу, а чуть не плачете от их укусов.

— Ну, если это мелочь, по-вашему: рабство в современном цивилизованном мире, — желчно сказала она, втянула с хрипом горьковатый от желчи воздух и закашлялась. Только бы снова не вывернуло, как перчатку, наизнанку! Конторка вибрировала от гудения магнитофона, от этого и у неё завибрировал череп, всеми костями. Зато ей стало легче подавлять внезапные вспышки раздражения: оно и само больше не пыталось давать вспышек, а ровно непрерывно вспучивалось, потихоньку заполняя чрево, все его отдалённые полости и углы. Проклятый цыганский хор фальшивых монахов, и его солист, крёстный папочка магнитофона: вот это уж точно никак не мелкий укус.

— Если это мелочь — её легко устранить. И всё же стать союзниками. Я же не в любовницы вам навязываюсь. Не в жёны к вам, Адамо. Я говорила о родстве типов, слепленных из одной глины, о такой близости, а не постельной. Но она и есть ближе, чем близость мужа и жены, и это вам, кажется, хорошо известно: те ведь отнюдь не близнецы. Тех если что и связало вместе, то предательство.

— Какие из нас родственники! — пренебрежительно отмахнулся он. — И вы напрасно ко мне подбираетесь… с этим случайным совпадением имён, и с жёнами. Я не повторяю ошибок, уроки идут мне на пользу, свои и чужие. И вам бы их не забывать… Как вы забыли, к примеру, что вторая жена Адама вообще не из глины, а из косточки. Чтоб, значит, не так уж вольно кобылке дрыгалось. Это первая, по-видимому, слеплена, а вторая так… суррогат, эрзац для бедных.

— Да это же открытие, откровение! Новое Откровение от Адамо! Вот кто радикал, вот где происходят настоящие перевороты… Не зря вы тут, значит, просиживаете свой зад. Послушайте, а что, если вам наново переписать Ветхий Завет, всю историю рая по-новой! Не робейте, в Америке уже переписали Евангелие, padre мне об этом давеча сообщил… Только вот на какой авторитет вы сегодня будете ссылаться, а? На чей голос? И кустов у вас тут маловато. Нет, вам всё-таки надо писать новую Библию своим голосом, от первого лица: своего авторитетного я. Или, хотя бы, записывать такие вещи в приходно-расходную. Уж их-то налогами не обложат, будьте уверены.

— Да полно… Читать надо научиться, а не только писать. И у вас будет куча таких откровений. А для умеющего читать уже написано: у первого библейского Адама, из первой главы, если была жена — то жена другая. Ну да, можно сказать, второму ещё повезло.

— Ну да! Ясная аллегория — правда, padre? Первый слон — Адам, а слониха… Имя, имя-то первой слонихи — вы узнали, имя вашей прежней постоялицы? Записали его, чтоб не забыть?

— Начто нам записывать, мы и так не забываем. Хотя, ведь, ничего нет проще, чем выдумать себе имя.

— Я, пожалуй, теперь точно пойду, — заявил священник. — Я вижу, дальше вы прекрасно обойдётесь и без меня. Дилетанты всегда предпочитают действовать в отсутствие профессионалов. Да и дискуссия далеко отклонилась от темы, которая делала её хотя бы отчасти для меня интересной… приемлемой.

— Всё! Я всё теперь знаю! — воскликнула она. — Бросившая вас жена звалась, это теперь ясно, Лилией. Первая жена первочеловека Адама — Лилит. Гёте-то мы все в гимназии читали. Так это Гёте — ваша Библия, вот так-так!

Она сложила руки на груди, в молитвенную, точнее — певческую позицию, потому что действительно пропела, как сумела:

— Зовут меня Мими, но моё имя Лючи-ия… Ну, угадала? Теперь не отoпрётесь, уважаемый Адам.

Его лицо окаменело. Вот те раз, неужто и вправду угадала, опять? После такого его уже не сбить с подозрений, что весь цивилизованный мир там, на севере, внимательно изучает его личную праисторию.

— Нет, не Гёте. Предпочитаю первоисточники. А вы… смотрите, как вас оживило! Вас прямо… притягивают чужие секреты, грязные постели и использованные предметы туалета. Всё, что хоть отдалённо припахивает секрециями и сотворением приплода. Раз уж вы так умеете подглядывать в замочные скважины, загляните и вы в Библию, там этих скважин полно. Конечно, многие особо омерзительные, особо вас привлекающие тайны творения туда не вошли. Их надо искать в неканонических текстах. Но даже и в принятых вы найдёте указания на то, что и считающийся первочеловеком — вовсе таким не является. Что у него был предшественник. Почитайте внимательно первую и вторую главы, и вдумайтесь, если способны. Первая попытка слепить мужчину и женщину из одной глины окончилась плачевно. Что там, омерзительно! Такие вещи не рассказывать в подробностях, а умолчать вообще. Но и умолчания красноречивы, загляните, загляните в ту книгу… Из неё следует, что пришлось смять прежнее изделие и замесить по-новой. И уже не совершать прежней ошибки, а сделать бабу из ребра мужчины, чтоб вспомнила своё происхождение, коли cнова полезет щупаться. Хотя и это не спасло человека, баба опять подсунула пакость, но всё же не прежняя ошибка, а новая. И не такая омерзительная, о ней можно даже рассказывать, копить опыт… Стало быть — не с круглого ноля каждый раз начинать. Вот вам и начало движения истории, и весь её дальнейший ход. Всех составляющих её биографий, включая вашу, может быть… И мою, разумеется: ведь и я стараюсь прежних ошибок не делать. Хотя избежать новых вполне, конечно, тоже не могу.