Читать интересную книгу Избранное - Рувим Фраерман

А теперь за канцелярскими столами в союзе рыбаков, в кооперации, в исполкоме он с трудом узнавал их. Они были злы и озабочены.

Нигде уже не стреляли, мартовские бураны прошли, надвигалась весна. В хороший день на солнечной стороне можно было видеть мокрые доски тротуара. У Васьки к вечеру промокали торбаса, и приходилось менять в них сено.

Город готовился к путине. Может быть, поэтому знакомые лица казались Ваське такими озабоченными и ошеломленными. Десятки ходоков от новых рыбацких артелей приходили в город просить того же, что и Васька. Но бочки, соль, снасти, рыбацкая посуда, конфискованная у крупных промышленников, были еще не учтены. А весна, как назло, была ранняя. У Сахалина через месяц ждали селедку. Учет, переучет, рыбацкие хлопоты и ругань, точно пурга, носились по всем учреждениям, поднимая рой всевозможных расчетов, обид, резолюций.

На шестой день в союзе рыбаков заведующий отделом, молодой еще парень с ошалелыми глазами, спросил, наконец, у Васьки, от какой он артели и что ему нужно.

Васька, сидевший у дверей на корточках, почтительно поднялся, подошел к столу, протянул руку и стал загибать поочередно пальцы.

— Мне нужно сто бочек, семьдесят мешков соли, невод и… маленькую шампонку.

У Васьки остался еще большой палец, которым он и придавил гаснувший огонек в своей трубке. Он пососал мундштук, спокойно выпустил дым, Как человек, уверенный в том, что ничего дурного не услышит. Но увидел или, может быть, ему только почудилось сквозь дым, что парень показал ему кукиш.

— Глупый! — сказал Васька. — Ты не знаешь Боженкова, — он тебе закроет твои злые глаза!

Но парень вдруг сам закрыл глаза и закричал на Ваську:

— Плевал я на всех твоих богов! Нет у меня ни одной бочки. Где я тебе возьму, где? — и он заколотил себя в грудь. — Один ты у меня, что ли? Уже двадцатого пропускаю сегодня, и все — бочки, все — бочки… Наготовили тут для вас бочек и соли! — Парень передохнул немного и продолжал с тем же криком: — Ты от какой артели?

— От чомских гиляков.

— Обеспечение кредиту имеется?

Васька пожевал губами, посмотрел себе под ноги, ибо не знал ни что такое обеспечение, ни о чем кричит этот человек.

— Ага, — злорадно сказал парень, — обеспечения не имеется, а бочки подавай! Умный ты, товарищ гиляк, как же! Только тебя и ждали! — И заведующий, словно обрадованный, что так легко избавился от упрямого гиляка, крикнул следующего.

Васька не вышел. Ему хотелось драться. Он хмуро посмотрел на молодое усталое лицо парня и спросил:

— Старше тебя человека нету?

— Как же, есть! — весело ответил парень. — Ночной сторож, — у него борода вот какая! Лет семьдесят будет.

— А старше его нету?

— Старше все в исполкоме сидят, — заведующий рассмеялся: этот стриженый гиляк начинал его забавлять.

Васька медленно повернулся и вышел. Два дня искал он по городу старших. Его приводили к разным людям, но каждый из них казался ему слишком молодым, чтобы решить его дело.

Наконец ему показали на белую дверь, за которой сидел самый старший, товарищ Седых. Это было в том же высоком каменном здании, где когда-то Васька был на съезде. В коридоре и днем горели под потолком лампы. На каменном полу было наслежено, мокро, холодно. На низких подоконниках вдоль всего коридор а сидели люди, чего-то ожидая. Из окон был виден крутой спуск к реке, а левей — пристань, и около нее — зимующие во льду катера, баржи, шампонки, занесенные снегом и оттого кажущиеся негодными, брошенными. Дальше был виден Амур и голая сопка на другой стороне, бросавшая тень на редкие постройки рыбалок.

Васька открыл дверь. Не будь она так тяжела и бела, он бы, пожалуй, чувствовал себя смелее. Но сейчас он остановился у порога и настороженно огляделся, словно очутился на поляне в тайге, куда привел его путаный след зверя.

Сначала показалось, что в комнате никого нет, потом он увидел за столом Кумалду в ватном пиджаке и синем шарфе, обмотанном вокруг шеи. Так странно было видеть Кумалду без оружия и лыж, и было это столь неожиданно, что Васька так и остался у дверей. Так вот кого раньше звали таким странным прозвищем!

— В чем дело? Подходи, товарищ. — Голос у Кумалды был уже не такой резкий, но как будто строже и значительней. Зато, когда Кумалда узнал Ваську, он улыбнулся ему, как прежде, всем своим худощавым, подвижным лицом. Васька подошел и поклонился ему, как старому другу.

— Ты и воюешь, ты и торгуешь. Однако, большой капитан! Я могу одно солнце не есть, два солнца не есть, а я уже тут семь солнц, — и Васька показал свод широкие голодные зубы.

Потом неловко присел на стул, широко расставив ноги, и начал рассказывать об артели, о Боженкове, о Лутузе и о своих мытарствах в городе.

Кумалда слушал его, не прерывая, и только по временам задумчиво тер свой бритый худой подбородок. Мысль о гиляцкой артели занимала и его. Если Васька мог стать партизаном, то почему он не может быть строителем нового мира, о котором поется в рабочей песне и за который так страшно, так долго дрался он, Кумалда, и этот самый гиляк? Он пристально взглянул на скорбное лицо Васьки и вдруг перебил:

— А ведь ты большевик, Василий!

Ваську еще никто не называл Василием, и это умилило его больше, чем если бы ему сказали: «брат мой», Он улыбнулся своими толстыми, потрескавшимися от мороза и юколы губами.

— Однако, большевик есть!

— Почему же ты в нашу партию не записался?

Васька не понял вопроса, но на всякий случай ответил:

— Нибх писать не умеет.

И решил, что будет кстати сейчас попросить еще Кумалду устроить сына в школу в городе, прислать в Чоми доктора и похлопотать, чтобы на постоялом дворе отпустили в долг для Орона полмешка юколы.

Кумалда все обещал сделать. Он был приветлив, как никогда, и долго говорил кому-то в черную трубку, поблескивавшую лаком, о нем, о Ваське, о гиляках, об артели, о партийном инструкторе и медицинской помощи.

Трубка отвечала ему глухим, утробным бормотанием, Васька, впервые видевший телефон, ни одним движением не выдал своего удивления: это было бы недостойно гиляка. Мало ли удивительного на свете! Но он думал все-таки, что стол у Кумалды слишком большой: на нем могла бы поселиться целая гиляцкая семья, а для беспокойного Кумалды, с его трубками, бумагами, ящиками, он казался мал. И это было удивительней всего.

Васька поднялся. Кумалда кончил говорить.

— Так помни, Василий, обязательно зайди в партийный комитет. Это в бывшем доме Кузина. Я говорил о тебе Шиловой.

Васька вышел на улицу. Снег за эти дни потемнел, порога поднялась. С крыши кузинского дома свисали тяжелые сосульки. С них медленно падали капли в ледяные ямки на тротуарах; воздух был крепок, приятен, и Ваське хотелось домой, в стойбище. Скоро на проливе вскроется фарватер, и гиляки выедут на нерпичью охоту. Страх, что все это может случиться без него, заставлял Ваську недовольно поглядывать на круглые облака, на капель, обнажившиеся из-под снега низкие заборы, еще черные, не обсушенные солнцем.

В партийном комитете его встретила женщина в мужских сапогах и нагольном солдатском полушубке. Она, так же как Кумалда, долго говорила с ним о партии, о ячейке, обещала хлопотать за артель и, наконец, спросила, хочет ли он записаться в большевики.

— Пиши! — ответил Васька. — Моя большевик есть. И еще пиши, чтобы дали бочек, шампанку, доктора…

Васька полагал, что никогда не мешает лишний раз повторить свои желания. Но потому, что это была все-таки женщина — с чистым круглым лицом, с маленькими руками, — он не придавал разговору серьезного значения.

И, когда она дала ему партийный билет — книжечку, маленькую, не больше той, какую русские рыбаки употребляют для цигарок, он принял ее и спросил, сколько стоит. Женщина рассмеялась.

— Она стоит недорого, но многие платят за нее кровью. И ты уж немного заплатил, остальное — рубль-два — заплатишь после осенней кеты, когда заработаешь деньги.

— Хорошо! — ответил Васька, но в душе он осудил женщину за смех.

19

Весь следующий день Васька снова потратил на хлопоты, ничего, однако, не добившись, и ночь провел беспокойно. Раза три он просыпался и выходил на двор посмотреть собак. В последний раз он вышел на рассвете. Звезд уже не было. Заря разливалась над китайской слободкой, над тайгой и крепостью. Как пятна нефти, блестели стекла в широких окнах реального училища.

Орон тоже не спал. Он подходил к Ваське, терся о торбаса и тихо повизгивал, подняв морду к оранжевой пустыне неба. Теплый, ровный ветер шевелил его шерсть. В воздухе пахло морем. Васька, вдыхая этот влажный запах, поглядывал на худые спины собак и думал о том что на постоялом нет ни одного гиляка, кроме него, что скоро ледоход — и кто в такое время будет сидеть в городе? Он вдруг заторопился, заохал и решил сейчас же уехать домой.