Читать интересную книгу Гибель Византии - Гюг ле Ру

Говорят, что возлюбленным Феодоры был также Петр Барцимес, сириец, положивший начало своему состоянию в рискованных денежных операциях и прославившийся той ловкостью и беззастенчивостью, с которыми он вел свои дела. Поступив впоследствии на службу в преторианскую префектуру, он был, благодаря своей ловкости, замечен Феодорой и она охотно приняла его в свое окружение. Под ее покровительством он быстро достиг высокого положения и толпа по своему объяснила это быстрое возвышение, рассказывая, что он околдовал императрицу волшебными напитками и другими чарами. Между тем, Петру не было никакой нужды прибегать к подобным средствам. Благодаря своей финансовой изобретательности, этот услужливый человек всегда умел находить деньги по первому требованию своих властелинов: вот первое, что вполне обеспечивало ему благосклонность Феодоры. Человек без предрассудков, жестокий и ловкий, он действовал крайне самовластно, прибегая к самым рискованным средствам, с такой беззастенчивой смелостью спекулировал на ржи, что под угрозой народного волнения Юстиниану пришлось дать ему отставку. Покровительство императрицы, которая напрасно пыталась спасти своего любимца, несколько утешило его. Вскоре после своего падения этот человек был распорядителем императорской казны, и на этой должности оказал немало услуг своей покровительнице. «Феодора, — говорит Прокопий, — была глубоко привязана к Барцимесу», разумеется, не в смысле романтической привязанности; памфлетист тут же приводит нам и причины этой симпатии императрицы к Барцимесу. Она любила его за его жестокость, за суровость, с какой он управлял ее подданными, а также за его познания и уменье распоряжаться различными магическими средствами, которые она сама охотно пускала в дело. Вот все, что говорится по этому поводу в «Тайной истории» и этого, разумеется, слишком мало, чтобы считать Барцимеса возлюбленным Феодоры. То, что он возвысился, благодаря совершенно другим причинам, доказывает его дальнейшая карьера, которой нимало не повредила смерть императрицы. Семь лет спустя после ее кончины, он опять занял прежний пост в преторианской префектуре и, несмотря на ненависть народа, Юстиниан продолжал поддерживать этого незаменимого и преданного слугу.

Что касается Ареобинда, то это был юный варвар, очень красивый мальчик, игравший роль пажа при дворе императрицы, и Прокопий говорит, что многие подозревали императрицу в любовной связи с ним. При этом необходимо заметить, что автор «Тайной истории», обыкновенно очень скорый на заключения, не ручается в этом случае за достоверность передаваемого им известия, а при ближайшем рассмотрении факта становится и совершенно ясно, насколько неправдоподобны те сведения, которые Прокопий называет «слухами». Во всяком случае из его рассказа можно заключить, что если Феодора и увлекалась несколько юным варваром, то она сделала все, чтобы жестоким обращением с ним, а впоследствии окончательным его изгнанием смыть с себя всякое обвинение в какой бы то ни было интриге.

Из этого вовсе не следует, что Феодора обладала твердыми нравственными правилами. Прежде всего она уже далеко не юной взошла на престол: в момент ее коронования ей было около тридцати лет, а этот возраст является уже началом старости для женщин Востока; еще менее юной была Феодора в эпоху своего знакомства с Феодосом и Петром Барцимесом, — а именно ей было тогда уже сорок пять лет; а главное она была слишком умна и честолюбива, чтобы скомпрометировать себя любовными интригами, поставив на карту все свое будущее. Высокое положение обязывало ее к известной сдержанности и достоинство, с которым она себя держала, вытекало скорее из сознания практического его значения, чем из твердости ее нравственных принципов.

Но вместе с тем, если глубже рассмотреть нравственный облик императрицы, многое указывает на то, что ее тактичность и сдержанность проистекали не из одного лицемерия; в них можно скорее подметить некоторое раскаяние по поводу ее бурного прошлого, усталость и отвращение ко всевозможным легкомысленным похождениям. Она показала себя суровым стражем общественной нравственности, и немало заботилась о том, чтобы внушить своим подданным должное уважение к брачным узам и весьма немилостиво относилась ко всевозможным любовным интригам. Особенно покровительствовала она несчастным женщинам, которых скорее нищета, чем врожденная порочность, толкала на путь погибели, она употребляла все средства для их спасения, всеми силами старалась освобождать и поддерживать их. Всю свою жизнь заботилась она, по словам одного из современников, о том, чтобы приходить на помощь угнетенным и обиженным женщинам. Не потому ли, что она сожалела о собственной печальной юности, беззащитной среди соблазнов суетного света, брошенной в жертву нищете и позору? По-видимому Феодора вовсе не с таким удовольствием отдавалась ремеслу куртизанки, как это описывал Прокопий. Произошло это потому, что было обыкновенным и неизбежным уделом всякой актрисы. Очень рано религия привела ее к раскаянию; всю свою последующую жизнь сохраняла она глубокое благочестие. Честолюбие окончательно переродило ее. Взойдя на трон, эта необыкновенно умная, необыкновенно энергичная и стойкая женщина, деспотичная и страстно привязанная к власти, увлеклась совсем иными, гораздо более серьезными заботами, чем страсть к пошлым любовным интригам. В ней было много несомненных достоинств, которые могут до некоторой степени оправдать эту жажду власти и величия, а именно честолюбивая непреклонная воля, почти мужская твердость характера, холодное спокойствие, спасавшее ее в самых затруднительных обстоятельствах. Она хотела быть настоящей повелительницей, а не только императрицей по имени. На протяжении более чем двадцати лет она правила государством вместе с Юстинианом, странным образом совмещая в себе добродетели и порочность, чисто женские страсти и способности зрелого государственного деятеля.

V

В январе 532 года борьба цирковых партий более чем когда-либо обострилась.

Со времени своего вступления на престол Феодора из ненависти к «зеленым» совершенно распустила «голубых». Напрасно гневался Юстиниан; он всегда уступал в конце концов настояниям своей жены, а если принимал время от времени решительные меры, то скоро отменял свои распоряжения под влиянием упреков и гнева императрицы. Убежденные в своей безнаказанности, «голубые» день ото дня становились смелее: как только какой-либо сановник был им неугоден, или какой-либо из должностных лиц пытался ограничить их произвол — вся партия возмущалась и являлась к императору с требованием сместить или наказать их противника. Когда один из восточных правителей осмелился высечь некоторых из вожаков бунтовавшей кучки «голубых», он сам был подвергнут такому же унизительному наказанию на одной из антиохийских площадей. Один из сицилийских префектов, казнивший двух «голубых», напавших на него с оружием в руках на одной из аназардийских улиц, был по приказанию Феодоры распят на кресте в главном городе своей провинции, пав жертвой своего стремления соблюсти закон. В Константинополе людей убивали среди бела дня; «голубые» бросались с ножами на своих противников у самых ворот дворца, чуть ли не в присутствии императора. И если базилевс медлил подчас с исполнением их просьб, если он собирался по-видимому покровительствовать лицу, которым они были недовольны, они сами совершали без дальнейших размышлений расправу, нападая на своего врага в момент его возвращения с аудиенции у императора, жестоко избивая его, нередко до смерти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});