коробочке с деньгами, за которой она готова тут же броситься, чтобы проверить: не делась ли куда?
Лампа в руках у Амары слабо освещает атриум, на холодных плитках и ступенях колышется ее тень. Амара распахивает дверь кабинета. Сперва ее поражает то, что на столе горит еще один светильник, затем — то, что в комнате сидит Филос. Перед ним разложен свиток Плиния.
— Что ты здесь делаешь?
— Я не хотел тебя напугать. — Филос поднимается со стула. — Ты сказала, что я могу приходить в свободное время. Не думал, что застану тебя здесь сегодня.
— Ну конечно, — смущенно произносит Амара. — Я ничего против не имею.
Переступив порог, она закрывает за собой дверь. Филос спокойно смотрит на нее. Молчание заполняет комнату, словно дым, от которого трудно дышать.
— Текст оказался труднее, чем я рассчитывал, — говорит наконец Филос. — У переписчика очень неразборчивый почерк, да и мой греческий не так уж хорош.
— Какую часть ты читаешь?
— Вот, взгляни, если хочешь. — Филос приподнимает свиток со стола.
Разгоряченная вином, Амара становится рядом с Филосом. На пергаменте начертана знакомая схема Герофила. Движение крови. Амара внимательно разглядывает свиток. Она столько раз читала эти слова, но теперь не может понять ни одного из них. Она видит лишь ладонь Филоса, лежащую на пергаменте. Амара кладет свою руку сверху и поднимает взгляд на Филоса. Тот выжидающе смотрит на нее. Амаре вспоминается Феликс, который точно так же стоял у себя в кабинете, и от этой мысли ей вдруг становится не по себе.
Филос берет вторую руку Амары и прижимает ее к своей груди.
— Хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает он очень тихо, почти шепотом, хотя никто не может его услышать.
Закрыв глаза, Амара наклоняется вперед, и их с Филосом губы соединяются. Амара чувствует, как под ладонью бешено бьется его сердце. Филос целует ее в ответ, и они вдвоем, объятые взаимной страстью, едва не падают на пол. Филос крепко прижимает Амару к себе, его ладони скользят по ее плечам, по красному шелковому платью, что купил Руфус, а она, ослепленная желанием, притягивает к себе его тело, облокотившись на стол. Но Филос вдруг отталкивает Амару, пытаясь высвободиться. Она сразу же расцепляет объятия.
— Прости, — выдыхает Филос. — Прости меня. — Он прикрывает рот ладонью. — Мне не надо было к тебе прикасаться.
— Тебе не за что извиняться. — Амара протягивает руку, чтобы успокоить Филоса. — Это был мой выбор. Ты не сделал ничего плохого, правда. Мне хотелось, чтобы ты до меня дотронулся.
Филос словно не видит ее протянутой руки:
— Но ты бы этого не хотела, если бы знала.
— Я тебя не понимаю.
— Я не был с тобой до конца честен.
— О чем ты?
— О тебе.
— Обо мне? — озадаченно переспрашивает Амара.
Филос явно взволнован.
— Я составлял договор, — произносит он, — когда Руфус стал твоим патроном вместо Плиния. У меня не было выбора. Руфус не хотел, чтобы ты об этом узнала. — Филос принимается расхаживать из угла в угол, и Амара смотрит на него в недоумении. — Я давно хотел тебе об этом рассказать, хотел тебя предостеречь, но ты так тосковала по Дидоне, что я не мог ранить тебя еще сильнее. А потом решил, что тебе, наверное, лучше и не знать.
Амара садится у стола. Теперь она не только растеряна, но и встревожена:
— О чем ты хотел рассказать? В договоре ведь указано лишь то, что один человек становится патроном вместо другого.
Филос устремляет на Амару горестный взгляд.
— Нет, не совсем так. Адмирал освободил тебя безоговорочно, а вот Руфус стал твоим патроном на определенных условиях. — Филос подходит к Амаре и хочет взять ее за руку, но на этот раз она отклоняется от него. — В договорах по вольноотпущенницам часто указывается, что женщине даруют свободу, чтобы она стала наложницей. Кто угодно, кроме Плиния, потребовал бы, чтобы этот пункт был прописан с самого начала.
— Хватит меня пугать! Просто скажи, о чем говорится в договоре.
Амара видит, что Филосу совсем не хочется этого делать, но он сам не оставил себе выбора.
— Если ты изменишь Руфусу, то сразу же вернешься в статус рабыни.
Нехорошее предчувствие, которое зрело в душе Амары с тех пор, как она впервые вошла в этот дом, сменяется осознанием. Нет, она не потрясена, она как будто была к этому готова. Руфус владеет ей.
— Почему ты не сказал мне раньше?
— Думал, тебе будет проще без этого знания. — Филос обеспокоенно смотрит на Амару. — Думал, ты даже сможешь полюбить Руфуса, если будешь считать, что он тебя действительно освободил. А потом, когда я понял, что ты его не любишь, я решил, что тебе ничего не грозит, пока тебя не привлечет кто-нибудь другой…
— Кроме тебя, — выпаливает Амара.
Филос молчит, и согласие, которое сквозит в его молчании, злит Амару еще больше.
— Значит, того, что сейчас произошло между нами, было бы достаточно, чтобы снова сделать меня?.. — Она не в силах произнести это слово.
— Договор составлен так, чтобы ты не могла изменить Руфусу с другим патроном, — произносит Филос, ускользая от вопроса. — Ему не нужна защита от рабов. Он всегда был вправе убить любого из нас.
— Но я бы, по крайней мере, не умерла рабыней, — резко отвечает Амара, выплевывая это слово со всей ненавистью и отвращением к прошлому.
— Я тоже. — От вспыхнувшего гнева на щеках Филоса проступают красные пятна, и Амара понимает, что он неверно истолковал причину ее презрительного тона.
— Я не это имела в виду.
— Думаю, я точно понял, что ты хотела сказать.
Амара закрывает лицо ладонями, не осознавая, на кого злится больше: на себя или на Филоса.
— Ты ошибаешься, — говорит она, пытаясь держать себя в руках. — И ты самый настоящий болван, если считаешь, будто я стану рисковать своей жизнью ради человека, которого не люблю!
Этот возглас Амары оказывается неожиданным для них обоих. Филос молчит, лицо его приняло непроницаемое выражение. Развернувшись, Амара направляется к двери и спешно пытается нащупать ручку в отчаянном желании избежать унижения от собственного признания.
Глава 19
Клянусь, я не делала в юности глупости большей,
Чем вчера, когда оставила тебя одного,
Потому что желала только
Скрыть от тебя жар сердца своего.
Сульпиция, древнеримская поэтесса
Из сада доносится звонкий смех Виктории. Она сидит на скамье в обнимку с Фебой и Лаисой. Амара устроилась чуть поодаль на табуретке, и рядом с ней стоит Британника, грозная, словно преторианец[9].
— Разве в это можно поверить? — вопрошает Виктория. — Ты когда-нибудь видела столько денег?