Здесь у нас не было ни груза, ни судна — нагромождение камней, ямы, хаос. Мы терялись между обломками скал, как муравьи на гравийной дорожке. Проще накладывать металлическую сетку на Миланский собор, чем на здешнее дно. И к тому же совершенно бессмысленно. На второй день содержимое квадрата 1 благополучно переползет в квадрат 2, и не успеют еще высохнуть чернила у нас на плане, как море вновь перемешает всю картину.
Сама «Хирона», наскочив на скалу, развалилась на куски. От нее вряд ли могло что-либо сохраниться. Только положение тяжелых предметов сможет дать какие-нибудь указания: якоря, пушки, балластины и ядра не могли откатиться слишком далеко — до первого упора или до первой расселины. Остальное, словно листья, попавшие в торнадо, разносило из года в год, из века в век по дну всей бухты.
Мы воспользуемся для плана методом попроще — соотнося расстояния с видимыми ориентирами на берегу.
Первым делом я протянул красный линь между первой и второй пушкой. Через каждый метр он был завязан узлом. Второй белый линь прошел от пещеры до первой свинцовой чушки. Теперь у нас две оси на плане. Пока они послужат путеводными нитями для Луи и Мориса, которые совершат сегодня разведочный спуск. Местные условия — это, конечно, не Марсель и не Ницца, но притерпеться можно.
Я с умилением гляжу на наши прошлогодние находки. Лежат, целехонькие. Вылезая из пещеры, я просто так, для очистки совести, переворачиваю плоский камень. Под ним оказываются несколько звеньев серебряной цепи, одно золотое звено, серебряное пол-эскудо и два пиастра. Ну что же, вечер прошел не зря…
Больше всего нас беспокоит погода. Она начала портиться уже наутро. Видимость упала до фута, невозможно исследовать даже тот крохотный кусочек дна, где я собрал урожай накануне. «Зодиак» выплясывал на волне. Возле мыса Лакада течение тянет с такой силой, что нас того и гляди постигнет участь «Хироны» в миниатюре. Когда я вылез наверх, Луи показал мне на голову Мориса, которого течение гнало в открытое море.
Пришлось вернуться в порт. Не могу сказать, чтобы несолоно хлебавши: воды в лодке набралось предостаточно.
Три дня продлилось ожидание. Окна моей комнаты выходили на море; ночью, как объяснили по радио синоптики, области низкого давления, перемещаясь из Гренландии, достигли Ольстера. Я отчетливо чувствовал, как они влетали в плохо пригнанную оконную раму, леденили лицо, задували под одеяло, а затем уносились в щель под дверью в направлении Азорских островов.
На рассвете я судил о погоде по шуму. Если волны перекатывали крупную гальку на пляже, можно было смиренно досыпать в нагретой постели.
2 мая я проснулся от внезапной тишины — море угомонилось. Мы продолжили разметку. Морис и Франсис протянули к северу и югу еще два линя, также разбитые узлами через каждый метр. Теперь у нас есть условные квадраты. Определив по координатам, мы будем ставить на плане точки в месте каждой находки. Кроме того, Марк будет фотографировать район поисков сверху.
Мы хорошо поработали, и я надеялся, что море расщедрится на маленький подарочек.
Так оно и вышло. Луи и Морис нашли первые две золотые монеты — эскудо с изображением арагонской короны. На них не было ни вмятины, ни царапины, словно вчера из монетного двора.
Во второй половине дня профессионалы-водолазы вытащили две дюжины серебряных реалов, золотые пуговицы дивной работы, обломки вилок и кусочки пока неведомых нам предметов. Если ритм находок будет оставаться таким же, скоро у нас на плане не останется чистого места.
Экспедиция разделилась на группы: одни ныряли, другие помечали место находок на плане и подстраховывали ныряльщиков с лодки, третьи стерегли добычу на берегу.
Однако сладкий сон продлился недолго: море опять забуянило. Когда мы вновь смогли опуститься на дно, то обнаружили, что нейлоновый трос лопнул, а белые лини змеились по дну, как переваренные макароны.
Все надо было начинать снова. Укрепить трос возле мыса Лакада оказалось делом неосуществимым. Луи попытался в несколько приемов, но тщетно. Аквалангисту приходилось цепляться обеими руками за камни, чтобы его не унесло, а работать зубами было нельзя, поскольку они сжимали загубник акваланга.
Ладно, оставим пока лини. Сосредоточим усилия на площадке перед пещерой: там поглубже, а следовательно, поспокойнее.
Урожай того дня составили несколько узорчатых золотых медальонов, вернее, пустых рамочек, ибо центральные камеи или миниатюры выскочили — увы, они были легче золота, и море унесло их. Эти украшения, судя по портретам той эпохи, носили нашитыми на шляпу, на отворот камзола, а иногда на браслете.
Но это не все. В тот день я нашел свою первую золотую монету и поцеловал ее. Это не был сухой поцелуй скряги Гарпагона: мне не был важен металл и его рыночная стоимость; я целовал символ, осуществленную мечту, которую ждал пятнадцать лет.
Я долго-долго смотрел на свою монету, а когда перевел взгляд на дно, то увидел тут же ее сестру. Меньше чем за час я набил золотом и серебром жестянку из-под джема, стакан из-под горчицы и жестяную коробку от лейкопластыря. Пришлось насовать монет и в левую перчатку. Холод не чувствовался: удача согревает не только душу, но и тело!
Правда, ненадолго. После нескольких часов на дне руки и ноги застывают ужасно. Однако мы поднимались, лишь когда у нас переставали гнуться колени.
Чего только мы не перепробовали! Франсис надевал под водолазный костюм три комбинезона из неопрена, Морис натягивал поверх них еще и свитер. Все едино! В мае Ирландское море не предназначено для подводных вояжей…
В сумерках, когда мы возвращались в порт, холод уже прочно сидел в костях. Доплетались до стола — холод и не думал покидать тела. Мы согревались по-настоящему только под одеялами к утру, когда надо было вставать и вновь погружаться в стужу.
Пещера Али-Бабы
Мы жили, полностью подчиненные ритму моря; будни регулировались числом баллов: волнение запирало нас в порту, штиль гнал на работу. Бывали дни, когда ныряли вслепую, не видя даже вытянутой ладони. Давно знакомые места становились неузнаваемыми. Поди знай, куда кинут тебя волны в следующий миг — к пещере или на прибрежные скалы. Сопротивляться напору волн было делом совершенно безнадежным.
Вечерами, сойдя на сушу, мы раскачивались из стороны в сторону, словно захмелевшие матросы в чужом порту; море качало нас даже в кровати.
Когда работаешь под водой, руки всегда чем-то заняты, но голова свободна, и, пока я переворачивал валуны, в мозгу вертелись одни и те же неотвязные мысли: «Наконец-то я здесь, на дне, и это место я не променяю ни на какое другое. Я делаю самое интересное для меня дело. Такая жизнь мне чертовски по душе. И пусть не хватает времени на сон и еду. Пусть я с трудом встаю по утрам и совершенно измотанный ложусь в постель. Именно это мне и нравится. Это и есть радость — когда вкалываешь, как каторжный, стынешь от холода и качаешься от морской болезни».