считал серьезнейшим испытанием совести, а не формальным допуском к причастию. Беседа же открывала радость общения, возможность узнать у современников, чему радуются, что тревожит, о чем мечтают. Он подходил к каждому индивидуально, зная, что неправедники все, но всех любил Христовой любовью. Нередко тем, кто приходил к нему за советом, он ставил диагноз не как психиатр, а как хирург – поэтому некоторые считали его даже жестким.
Жил он крайне просто – «как монах», удивленно заметил один греческий иерей. «У него даже келейника нет», – вспоминал гость из России. После выкупа храма в 1979 г. владыка Антоний, все глубже уходивший в молитвенное молчание, уступил приходской дом регенту Михаилу Фортунато, перестал подходить к телефону (установил автоответчик) и поселился «сторожем» в храме, в маленькой келье за алтарем.
Он продолжал выступать в радиопередачах, по телевидению, в университетах, в школах, в церквах и клубах, дома и за рубежом. Радостью для него с октября 1960 г. стали поездки в Россию: первый раз в Москву, Ленинград, Псков и Троице-Сергиеву лавру. Его глубоко тронули встречи с паломниками в Лавре, с родственниками, оставшимися на родине, и просто с русскими людьми, которые приходили, рассказывали, плакали. Его буквально осаждали, и он почти не спал. Он долго стоял у могилы патриарха Сергия, участвовал в панихиде по патриарху Тихону, завоевал расположение русских иерархов. Его пригласили переводчиком в составе делегации на съезд Всемирного Совета Церквей, проходивший в ноябре-декабре 1961 г. в Индии. Он откровенно, по-дружески тогда предупреждал коллег, что верноподданность в выступлениях создает превратное мнение о Русской Церкви. Тем не менее оценили его лингвистические и дипломатические способности и в следующем, 1962 г. ему поручили, с возведением в сан архиепископа, новообразованную Сурожскую епархию Британских островов и Ирландии. После ухода на покой экзарха Николая Клишийского его назначили исполняющим обязанности экзарха в Западной Европе.
С 1963 г. начинается страда, с обязательными регулярными поездками по Франции, Германии и другим странам, где есть патриаршие приходы, с обременительными для него финансовыми переговорами с Москвой: не все приходы отстояли финансовую независимость, как это сделала под его руководством Британская епархия. Он заботился о своей Сурожской пастве, учредил епархиальные съезды, много усилий приложил для устроения детского лагеря, возродил даже интерес к волейболу в 1963 г. Но все-таки административная работа была не его делом, и он уставал.
Напряжение стало критическим во время хрущевских репрессий. 19 января 1964 г. в день Богоявления владыка Антоний совершил православный обряд водосвятия в присутствии инославных иерархов, приехавших на Съезд христианского единства; на последующей торжественной экуменической службе в церкви недалеко от Темзы он молился за преследуемых во всем мире христиан и их преследователей. Пламенная проповедь отца Владимира Родзянко усугубляла впечатления протеста, и резкое письмо от митрополита Никодима вынудило владыку послать объяснение в Москву. Однако и здесь ему удалось придерживаться установленного им правила: «Никогда не говорить там того, чего бы я не сказал здесь, и наоборот». Встреча с Никодимом на Святогорских торжествах к 1000-летию Афона и особенно совместное преодоление головокружительных горных тропинок верхом на осликах восстановили теплые человеческие отношения между ними. В октябре в Лондон приехал патриарх Алексий, и владыка понял, что его благословляют быть свободным голосом родной церкви, но на всякий случай отдал патриарху прошение об освобождении от обязанностей экзарха. Тогда его прошение не удовлетворили, более того, его возвели в сан митрополита и утвердили в должности экзарха. Но в 1974 г. синод удовлетворил эту давнишнюю просьбу, хотя английская пресса заявляла, что экзарх уволился в связи с высылкой Солженицына и несогласием с позицией митрополита Серафима Крутицкого. При том что владыка Антоний действительно публично, в газете, отмежевался от открытого письма Серафима, осуждавшего Солженицына, и служил молебен по случаю высылки писателя, он свой уход из экзархата с этим событием не связывал. Никакой распри, уверял он, с Патриархией не было, были лишь разногласия с отдельными иерархами и советскими органами. И в самом деле, не будучи уже экзархом, митрополит Антоний после недолгой паузы возобновил побывки в Россию, где полностью посвятил себя служению в храмах, проповедям, выступлениям в духовных академиях, встречам с людьми. В отнюдь не церковном Совете по делам религии и то уважали его независимую позицию. «Когда вы перестанете нас критиковать?» – спрашивали его чиновники «от религии». «Когда вы перестанете нас преследовать», – ответил он. Ничего они с ним не могли поделать. Даже разрешили встречу с двумя священниками-диссидентами – Николаем Эшлиманом и Глебом Якуниным, а в 1972 г. устроили незабываемую поездку в Иваново, Тулу, Поленово и в два деревенских храма. В этих поездках и в любимом Рублевском музее он был вознагражден встречей с той Русью «в красе заплаканной и древней», о которой всю жизнь столько слышал, читал, думал и молился.
С 1988 г. начинают выходить книги владыки Антония: сначала на Британских островах на английском языке, с 1976 г. на русском в Париже, а с 1991 г. на русском в России. Его переводят много, на разные языки, это в основном, как и настоящая книга, записанные беседы. Хотя владыка не имел богословского образования, его удостоили почетной степени доктора богословия прославленные университеты – Кембриджский (1996) и Абердин (1973), Московская (1983) и Киевская духовные академии (1999, заочно).
В России митрополит Антоний присутствовал на похоронах своего друга митрополита Никодима, на торжестве 1000-летия Крещения Руси, на предвыборном Соборе после кончины патриарха Пимена. Его кандидатуру выдвинули в патриархи, однако она была отклонена по той причине, что владыка не российский гражданин.
Незадолго до распада Советского Союза и особенно после него в Лондон хлынул поток русскоязычных людей. Исторический контекст оказался таким, что коренная, уже многоязычная и многочисленная епархия почувствовала, что у нее уходит почва из-под ног. Там, где было единоначалие и почти родственные отношения, основанные на всеобщей привязанности к владыке, возникли две противоположные тенденции: у старожилов – сохранить многоязычность, устав, уберечься от напора русскости, не отличаемой от советскости, отстаивать независимость и нестяжательство ранней довизантийской церкви, столь дорогой религиозным мыслителям русского рассеяния, в том числе и митрополиту Антонию. Другая тенденция стремилась к тому, чтобы радостно приветствовать и окормлять духовно голодных людей из России, которые, однако, чувствовали себя растерянными в чужой обстановке и жаждали найти в своем храме традиционные устои дореволюционной русской жизни, во всяком случае, преобладание русского языка. Владыка сочувствовал и тем и другим, разделял и пафос созданного им прихода, и тоску по родине новоприезжих. Раньше он умел пресекать споры о языке. Молиться, говорил, надо на такой глубине, где язык не имеет значения. С другой стороны, он хотел, чтобы каждый чувствовал себя желанным и любимым членом