— А почему гвардейский плащ?
Мой голос стал вдруг высоким и тонким. По комнате электрическими волнами плыло напряжение. Я еще не знала, как его назвать, но ощущала всей кожей. Или уже знала? Не такое ли напряжение повисает между двумя людьми, которые отчаянно жаждут прикоснуться друг к другу, но не решаются на это? Мне было сложно ответить на этот вопрос. А Даниэлю? Я медленно провела пальцами по рукаву его свитера — и вампир вздрогнул.
— У тебя такие горячие руки…
— А у тебя наоборот — прохладные и спокойные. Мне нравятся твои руки, Даниэль.
Я не сделала бы ничего больше. Но ничего и не потребовалось. Даниэль отставил в сторону поднос — и перехватил мою руку, прижимая к своей коже. Где-то внизу живота у меня начало нарастать странное
напряжение.
— Мне тоже нравятся твои руки, Юля. И ты мне очень нравишься.
Я подняла голову и посмотрела на него. В серых глазах горел странный темный огонь. Желание? Возможно. У меня никого не было раньше — и я не могла это определить. И сказала то, что должна была сказать. Лучше выяснить все сразу, чем страдать потом.
— Даниэль, ты уверен, что это — не из благодарности или желания заручиться союзниками? Если так, не стоит трудиться. Мы все равно в одной лодке. И я помогу тебе, чем смогу. Не трать на меня свое обаяние… и другие жидкости. Кстати, портретик подаришь?
Лицо его оставалось совершенно бесстрастным, но в глазах блеснуло что-то другое. Уже не страсть. Уважение? Тепло дружбы?
— Подарю. Он — твой. Кстати, я был уверен, что ты этого не скажешь. Думал, что еще рано. Но ты уже начала меняться. Хочешь ты того или нет, но ты становишься похожа на мой рисунок. На лучшую часть рисунка. Хотя это и не значит, что внутри тебя не будет чудовища. И — ты права. Сейчас, если бы мя опять оказались в одной кровати, это было бы просто так. Чтобы покрепче привязать тебя к себе. Но… обещай, что потом мы возобновим наш… разговор?
— Обещаю, — пожала я плечами. А почему бы нет? От обещания меня не убудет. Тем более что сроков мы не устанавливали. И потянулась за подносом. — А пока ты не расскажешь мне, наконец, как очутился у Дюшки в гостях? Мы с тобой как-то ушли в сторону. Ты так меня огорошил своими картинами, что все остальное из головы вылетело!
Вампир был очень доволен комплиментом. Он ничего не говорил и не делал, но я ощутила его удовольствие, как волну тепла, прошедшую по моей коже. Какие-то вампирские способности? Или не вампирские? Что было между нами вчера ночью? Что едва не убило меня и превратило кровь в моих венах в жидкий огонь? Это в нем — или во мне?
— Очень просто. Моя Княгиня одолжила меня — ему. Княгиня Елизавета, так ее зовут. Она, кстати говоря, русская и ей около девятисот лет. Она тоже неплохо разбирается в искусстве. Это она инициировала меня. С тех пор я принадлежу ей. Как вещь. Игрушка. Так и было бы, но в одном я оказался ей неподвластен. В моих картинах. Она приказывала, чтобы я рисовал ее — и я рисовал. Но я не могу рисовать на заказ. Ты видела себя и свою подругу. Вы действительно такие. И я не смогу нарисовать вас по-другому. Я могу лгать словами, но не картинами. Я рисовал ее портреты в самых невероятных костюмах или вообще без одежды, я искренне старался, но у меня никогда не получалось изобразить ее другой. Посмотри. Это нарисовано по памяти.
Я взяла еще один листок — и по коже у меня пробежала дрожь. На нем небрежными штрихами была выполнена обнаженная женщина. На этот раз — одна-единственная. Без зеркала. И без одежды. Обнаженная натура в полный рост, одна рука небрежно опущена на бедро, вторая вытянута в повелительном жесте. Она была красива. Очень красива. Волна волос, ниспадающая до колен, безукоризненное лицо, прекрасная фигура. Но было и что-то еще… При первом взгляде она казалась красивой. При втором — отвратительной. Как банан с червями. Красиво, крепкая желтая шкурка, на вид кажется даже вкусно. А стоит начать чистить — и понимаешь, что ни потрогать, ни укусить нельзя. Стошнит. И даже от ее портрета веяло холодом и жестокостью. Я физически ощущала ее холодное непримиримое отвращение ко всему живому. И так же чувствовала, что эта женщина способна находить удовольствие в чужой боли. Если на портрете она такая же, как и в жизни, это отвратительно! Не хотела бы я попасть к ней в руки. Но мне хотелось, чтобы она оказалась у меня в руках. Тогда я взяла бы осиновый кол — и вогнала ей прямо в сердце. За Даниэля.
— Ты понимаешь, — вампир внимательно смотрел на меня. — Ты не рисуешь сама?
— Нет. И я совершенно безграмотна в том, что касается искусства. Я не отличу Пикассо от Ван Гога, а Дали — от Левитана.
— Это мелочи. Ты можешь не отличить, но ты способна чувствовать, что хотел передать художник. Сейчас на твоем лице были отвращение и ярость. Что ты подумала о ней?
— Что она любит мучить людей.
— Верно. Но не только людей. Вампиров, оборотней, эльфов, троллей, всех, кто попадется ей в руки. Она испытывает наслаждение от чужой боли и ужаса, ей нравится унижать тех, кто зависит от нее… Мне это было отвратительно.
— Ты сказал ей это в лицо?
Я не слишком хорошо знала Даниэля, но мне вдруг показалось, что он способен на такое. И даже на большее. Вампир покачал головой. Каштановые волосы рассыпались волной по серому свитеру. Я подумала, что у Нади отличный вкус. Именно этот дымный оттенок больше всего подходил к глазам вампира и оттенял блеск его волос.
— Ну, я же не самоубийца? Я просто хотел, чтобы она все поняла. Я рисовал ее, но совсем не такой, какой она хотела видеть себя. А она умна, очень умна. Этого у нее не отнимешь. И она знала, что моими глазами на нее смотрят все остальные вампиры. И не только вампиры. Неприятно, Юля, когда кто-то знает о тебе всю правду. Она приказала мне ехать к Андрэ. Ему требовался художник — и я работал над клубом. Работал, как одержимый! Мне нравилась эта работа! И, кроме того, мне хотелось остаться у Андрэ. Под его защитой. Андрэ тоже не самый лучший господин, но он не требовал бы от меня преклонения, обожания и ежечасного восхваления.
Я сомневалась в этом, но промолчала. И задала другой вопрос.
— Даниэль, а если бы она не захотела отпускать тебя?
— Андрэ мог бы обратиться к Совету. Если бы он предложил мне свою защиту, я принял бы ее. А Старейшины подтвердили бы наше решение. И Елизавета ничего не смогла бы сделать. Но она оказалась умнее. И ты нашла меня — таким. Это длилось уже восемь дней.
Мне вдруг стало холодно, и я обхватила себя руками. Восемь дней!? Высшие Силы! Да как он мог все это вытерпеть и не сойти с ума!?
— Меня мучили ради боли, а сумасшедшим боль неважна. Поэтому мне старались сохранить здравый рассудок. А боль можно причинить, и не слишком уродуя. Тем более, что вампиры быстро регенерируют.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});