О нет, существу не составляло особого труда протянуть к Эстерсону еще пару конечностей, добрый десяток которых оно теперь вальяжно держало над водой.
И было совершенно очевидно, что справиться с ними всеми конструктор был бы не в состоянии, даже если бы каждое утро своей жизни начинал не поеданием душистого сандвича над техдокументацией, а трехчасовой тренировкой на силовых снарядах с перерывом на прием стимуляторов мышечного роста.
Даже в самом завиральном фантастическом фильме герой не справился бы с таким без гранатомета. А в менее завиральных фильмах даже импульсный огнемет не принес бы обреченному герою победы.
Ибо весь вид чудовища свидетельствовал: оно нисколько не боится, ибо практически неуязвимо.
Но существо не впилось в спину неандертальцу с научной степенью. И даже не сочло нужным припугнуть его для острастки. Оно просто наблюдало.
Почему?
Быть может, в нем проснулась тысячелетиями дремавшая жалость? Или, может быть, зрелище улепетывающего двуногого эстетически захватило монстра до такой степени, что он попросту забыл о своей неведомой, но наверняка людоедской цели?
Конструктор не узнает ответа на эти вопросы. Но есть подозрение, что, будучи записанными и подвергнутыми литературной обработке, они читались бы не хуже сцены объяснения Татьяны из «Евгения Онегина».
Спотыкаясь, конструктор домчал до леса. Хрустя ветками и шурша кожистыми листьями, Эстерсон прорезал его наискось, пробежал еще пару километров и, только оказавшись у могилы Песа, упрятанной среди ирисов, позволил себе лечь и отдышаться.
В лесу царили сумрак и безветрие. Это целительно подействовало на горячку, в которой металась душа конструктора.
Прошло еще полчаса и дурманящий запах ирисов почти успокоил Эстерсона. Он осознал, что зверски хочет пить.
— Попадись мне только этот Корсаков, который в своей «Энциклопедии Дальнего Внеземелья» назвал Фелицию скучной планетой, — бурчал Эстерсон, дрожащей рукой отвинчивая крышку термоса. — Попадись только… То-то я ему лживую башку откручу… Подумает в следующий раз, прежде чем людям голову морочить…
Конструктор обращался то ли к сидящей на ближней ветке фикуса четырехкрылой сойке, то ли к духу Станислава Песа, который, в соответствии с иными религиозными воззрениями, вполне мог бы витать над свежей могилкой…
А еще через несколько секунд холодная, безвкусная вода из термоса показалась ему подлинным напитком бессмертных.
Глава 11
В вершине любовного треугольника
Июнь, 2621 г.
Оздоровительный центр «Чахра»
Планета Ардвисура, система Вайу
Ясное дело, за завтраком, который нам доставили прямо в номер, мы с Колей устроили «разбор полетов».
— Ну как тебе… м-м… фильм? — обтекаемо поинтересовался Коля.
— Фильм — говно. Исса — прелесть! — промычал я сквозь бутерброд.
Коля не отставал.
— Коротко и внятно. И что?
— В смысле, как это — «что»? — Я включил дурака, будто и впрямь не понимал, что именно интересует Колю.
— Ну я имею в виду… — Щеки Самохвальского слегка покраснели, и он опустил взгляд. — Я имею в виду… чем кончилось?
— Фильм кончился полной и окончательной победой вооруженных сил горячо любимой Родины над несметными полчищами чоругов. В последнем кадре знамя Конкордии гордо вьется над штабным блокшивом захватчиков, а на заднем плане братаются боевые друзья…
— Да я не про фильм, собственно…
— Да уж ясно, что не про фильм, — озорно улыбнулся я. — Если ты, кадет Самохвальский, хочешь знать, были ли мы с Иссой близки, то я честно отвечу тебе: нет. К сожалению, нет!
— Я так и думал, — с каменной миной резюмировал Коля. — Ну хоть поцеловать — было?
— Вот это было. И не раз. И не только в губы. И не только поцеловать, — самодовольно отвечал я.
— И так я тоже думал. В смысле, ты меня не удивил.
— Подумаешь, проницательный какой нашелся! — фыркнул я. Меня уязвила бесстрастность Самохвальского. А может, я просто хотел, чтобы он не прекращал своих расспросов. Бравада из меня в то утро так и перла.
— Не в проницательности дело. Просто тебе с бабами всегда везет, это я уже давно знаю, — с тоскливой миной сказал Коля и взялся за очередное — наверное, за четвертое в то утро — заварное пирожное.
Тут вдруг меня заела скромность.
— Это мне-то везет? Это мне, что ли, везет? Побойтесь Бога, кадет Самохвальский! Вечно так получается, что либо мне девушка нравится, а я ей — нет. Либо наоборот. Исса — можно сказать, первый случай, когда вроде бы все в порядке!
— Странная она какая-то, эта твоя Исса, — вдруг поднял на меня свои раздумчивые голубые глаза Коля.
— Не понял?! — сказал я довольно агрессивно.
— Да я не в обиду. Я просто говорю, что странная. Правильная слишком.
— Кто бы говорил! Сам-то небось не разгильдяй, а? Не отстающий? Отличничек! Паинька! По практическим у тебя всегда пятерки, а в теории и шестерки были бы, если б такая оценка при аттестации допускалась! А кого в пример нам ставят по три раза на дню? Не подскажешь, а, кадет Самохвальский?
— Да меня, меня… — сразу согласился Колька. — Я тоже правильный. Но понимаешь, Саша, если я правильный, то она — суперправильная. Мой секрет простой. Делай что сказали как можно точнее. И не выеживайся перед начальством. Мне легко так жить. У меня характер покладистый. Мне когда-то еще наш школьный психолог Екатерина Евлампиевна сказала: «В твоей, Николай, голове живет Идеальный Ученик…» А у Иссы…
— Что там еще у Иссы? — поинтересовался я, подозрительно заламывая бровь.
— А у нее мало того, что Идеальный Ученик, так еще и Идеальный Учитель в голове. И оба никогда не ссорятся, что подозрительно. Понимаешь?
— И что тут плохого?
— Да плохого ничего. Я же не сказал, что Исса плохая. Просто — странная, — пожал плечами Коля.
Повисла напряженная пауза.
— Можно подумать, твоя Ириша не такая, — наконец процедил я недовольно.
Я был готов спорить с Колей до посинения. Так обычно бывает со мной в тех случаях, когда я в глубине души согласен на сто десять процентов. Только боюсь себе в этом признаться.
— Во-первых, Ириша никакая не моя. А во-вторых, она совершенно не такая!
— Как это Ириша не твоя? — От этого известия я чуть кофе не поперхнулся. Откровенно говоря, я надеялся, что у них с Риши тоже пошло на лад.
— А с чего это ей быть моей? Мы просто друзья. И ничего больше. Целоваться мы с ней не целовались. Не говоря уже о чем-то большем.
— А чем же вы занимались там, в парке? И на танцах? Я, может, и не очень внимательный человек. Но не слепой же! Я собственными глазами видел, как вы там на танцульках нежничали!
— Да какое нежничали! Так, поговорили о том, о сем…
— И о чем же вы говорили, интересно знать?
— Да так… Квантовый выход приборов разных обсуждали… Она в детекторах излучений просто профессор!
— А еще? — поморщился я.
— Про гамма-всплески почирикали…
— А еще? Я имею в виду что-нибудь неспециальное? Что-нибудь человеческое!
— А что, гамма-всплески это тебе не человеческое? — окрысился Самохвальский. — Ну поговорили, конечно, и про жизнь. Она про тебя много расспрашивала. Произвел ты, видать, на Иришу впечатление. Ну и про меня спрашивала тоже. Немного. Но, знаешь, когда она заговорила о новой теоретической интерпретации дисковой аккреции межзвездного газа, которую клонские ученые недавно выдвинули…
— Ну ты и ботаник, Коля! — не выдержал я. — В кои-то веки судьба тебя свела с хорошей девушкой! А ты вместо того, чтобы взять быка за рога, с ней теории обсуждаешь!
— Ну не нравится она мне, не нра-вит-ся!
— Не верю!
— И правильно не веришь! — взорвался Коля и вскочил со своего стула. — Дело вовсе не в том, что она мне как-то уж сильно не нравится. Нравится. Но не более того. И потом, она ко мне тоже равнодушна. В этом плане… ну ты понял в каком… Хотя друг она хороший, врать не буду…
— Ну вот видишь! Сам же признал, что нравится! Чего тебе еще нужно?
— Что мне нужно?
— Да!
— Смеяться не будешь?
— Зуб даю!
— Мне нужно, чтобы была любовь. Понимаешь? — тихо, почти шепотом сказал Коля.
И я сразу заткнулся. Сразу видно — человек с недетскими запросами. Романтик!
Впрочем, он всегда такой был — слишком чуткий, слишком внимательный. Кажется, Коля все мерял по гамбургскому счету и никак не иначе. Идеалист, в общем. И неудивительно, что за время нашей совместной учебы все его влюбленности были чисто платоническими…
В душе я Колькой восхищался. Но только все равно хотел, чтобы и ему привалило счастье в личной жизни.
Хотя бы маленькое. Денечка на три.
До конца увольнения то есть.
А потому я решился на последний приступ этой цитадели мировоззренческого целомудрия.