Ваня снова посмотрел на меня и проникновенно нежно спросил:
«Извините, это вы вспомнили жену?»
«Да, Ваня, я постоянно вспоминаю, но не жену, а любимую женщину!»
«Почему я это спросил? Я ведь о вас, кроме вашей доброты ко мне, очень мало что знаю…»
Ваня был нрав, и его слова заставили меня рассказать о себе, о своем детстве, родителях, учебе, пребывании на фронтах, о службе в Абвере и, наконец, о встрече и взаимной любви к Наталье Васильевне.
«Она, Ваня, не только умна, добра и красива, — говорил я, — но она из тех сердобольных русских женщин, которые всегда преданны и служат Родине и своему любимому человеку. Она пленила меня — и тело, и душу, перевернула мои убеждения, помогла понять ошибки и встать на правильный путь. В оккупированном Смоленске мы жили как муж и жена — в тайном одиночестве двоих любящих людей. Но в силу сложившихся обстоятельств она должна была уйти к партизанам, а я не смог и остался в Смоленске, но уже другим, обновленным человеком».
Я расчувствовался от своих воспоминаний и невольно закончил рассказ стихами:
Горько мне, что сердце так устало, А душа горячих сил полна, Что для сердца скорбного настала, Может быть, последняя весна.
Ваня, как мог, утешил, сказав: «Не надо кручиниться, Юрий Васильевич, мы владу с вами и вдвоем все невзгоды одолеем».
Лодзь. Вербовка на заводе «Оскар-дизель»
В конце марта неожиданно приехал Больц. Он был возбужден, лицо его сияло какой-то необычной радостью. Поставив на стол бутылку коньяка и разложив деликатесную снедь, он заговорил: «Я привез не только коньяк, но и хорошие новости. Надо поговорить».
Я отправил Ваню на часик погулять, мы уселись за стол и, выпив по рюмке за встречу, начали беседу.
Лодзь. Вербовка на заводе «Оскар-дизель»
«Твои аргументы об отсрочке операции с подростками подействовали не только на меня, но и на Арнольда, — заговорил Больц, — Когда на другой день он протрезвел и вызвал к себе меня, то в разговоре я сумел его убедить в этом и поехать на доклад к командующему 9-й армии генералу Модели», чтобы изложить ему наши предложения о переносе срока начала операции. О! Модель, он не только хитер, умен, но и талантлив, недаром в Абвере ходят разговоры, что фюрер хочет присвоить ему звание фельдмаршала и поставить его командующим группы армий «Центр» вместо бездарного фельдмаршала Буша. Выслушав наши соображения, Модель, обращаясь к своему начальнику штаба, сказал:
«Ваш приказ о начале операции по диверсиям считаю поспешным! Вы не учли, когда диверсии могут эффективно помочь войскам. Сейчас противник и мы — в обороне, солдаты сидят в блиндажах и окопах, перегруппировка войск по железным дорогам минимальная. В этих условиях диверсии, которые должны не только разрушать паровозы и вагоны, но и устрашать войска, деморализовывать противника, снижать его волю к борьбе, внушать ему страх, не дадут нужного результата. Это будут укусы комара. А вот когда русские начнут наступать — а, по моим расчетам, они начнут в Белоруссии наступать с подсыханием болот и почвы, в конце весны или начале лета, и будут подбрасывать резервы, технику, боеприпасы, — вот тогда и надо проводить массовые диверсии на тыловых железных дорогах. Причем использовать не только подготовленных подростков, но и взрослых агентов.
…Кстати, господин Арнольд, сколько у вас в резерве взрослых агентов на летний период?» — вдруг спросил Модель.
«Всего человек пятьдесят», — ответил Арнольд.
«Мало, очень мало! Надо удвоить. Позаботьтесь о дополнительной подготовке», — приказал Модель.
Затем, обращаясь к своему начальнику штаба, Модель назидательно заметил:
«Решение военачальника в отличие от решения политика или ученого должно быть более взвешенным и предусматривать обоснованную цель, воплощающуюся в реальном результате. Ваш приказ, отданный 209-й абвер-группе «Буссард» не отличается названными критериями. Его надо отменить. А впредь подобные приказы я буду отдавать и подписывать сам».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Вот, Юра, такой состоялся у нас разговор. И я тебя поздравляю, ты оказался прав и не стал льстить этому лысому полоумку Арнольду.
Теперь о неотложном задании, которое дал нам с тобой Арнольд. Он приказал нам завербовать и подготовить к лету не менее пятидесяти агентов в качестве резерва для проведения диверсий.
Я долго думал, как нам лучше организовать эту работу. Концлагерей здесь близко от Лодзи нет. Ездить далеко неудобно и не продуктивно вербовать из дохлых заморышей военнопленных. Надо вербовать из тех военнопленных, которые физически уже окрепли и успели впитать немецкий порядок и дисциплину. Такой контингент, человек сто, есть в Лодзи, на заводе «Оскар-Дизель», который принадлежит нашей семье. Я могу туда устроить тебя под крышу руководителя чертежного бюро, а сына — учеником слесаря, в общежитии обставить с удобствами квартиру, тебе будет и удобно там, и комфортно работать. Если проблемы будут возникать, то штаб абверкоманды и я рядом, в конце концов, поможем. Ты взвесь мои предложения. Если ты согласен, то я доложу Арнольду, и недели через две переедешь в Лодзь. Я за тобой приеду».
«Фриц, это приказ, а приказ надо выполнять, тем более что он разумен, хотя работенка изнурительная. Но я согласен и готов», — ответил я.
Больц поблагодарил меня, заспешил и, недопив коньяк, уехал.
Вернулся с прогулки Ваня, и я посвятил его в перипетии нашей дальнейшей жизни. Он, как всегда, спокойно выслушал и деловито заметил:
«Ну, что ж, Лодзь, так Лодзь, пусть будет «Дизель». Я готов, куда иголка — туда и нитка».
Затем он сел за стол и, взяв в руки бутылку с остатками коньяка, прочитал наклейку и спросил: «Можно мне попробовать?» «Конечно, можно!» — ответил я. Мне показалось, что Ваня, гуляя на улице, озяб и хочет согреться, а может, он польстился на привлекательную закуску, оставшуюся в тарелках. Я сел рядом, разлил по рюмкам коньяк и сказал: «Давай, согрейся, и выпьем за новое место работы». Мы чокнулись. Ваня, пригубив и сделав глоток, заметил: «Отдает клопами, запашок такой». «Это с непривычки, а вообще это коньяк французский и делается он из винограда», — возразил я. «А вы любите вино?» — неожиданно спросил Ваня. «Люблю в меру, как все в жизни», — ответил я. «И женщин?» — не унимался Ваня, то ли от выпитого, то ли от детской любознательности. «Я, Ваня, люблю людей и идолопоклонствую четырем богам, обогащающим жизнь и мою трудную судьбу: женщине, стихам, песне и вину. Женщин люблю, потому что они — женщины — в муках даруют нового человека, награждают лаской, добром и наслаждениями; стихи люблю за очищение души; песни люблю за радость подъема души, а вино — за радость забвенья».
«А Боженьку вы любите?» — допытывался Ваня, слушая мои жизненные установки.
«В Боженьку верю!» — отвечал я.
«Интересно вы говорите, — совсем, как моя бабушка… Можете сейчас ублажить — поиграть иль почитать стихи?» — попросил Ваня.
От этой беседы и вина я пребывал в приподнятом настроении и с удовольствием взял гитару и стал подпевать мелодию на стихи любимого Бунина:
Звезды ночью весенней нежнее, Ты, как звезды, чиста и прекрасна. Радость жизни во всем я ловлю — В звездном небе, в цветах, в ароматах, Но тебя я нежнее люблю. Лишь с тобою одною я счастлив, И тебя не заменит никто: Ты одна меня знаешь и любишь, И одна понимаешь — за что! Все пронеслось как бурный смерч весною, И все в душе я сохраню, любя… Слезою светлой блещет надо мною Звезда весны за чащей кружевною… Как я люблю тебя! И ужели пет пути иного, Где бы мог пройти я, не губя Ни надежд, ни счастья, ни былого, Ни коня, ни самого себя?