— Да, но отец позволил ему посмотреть…
— У нас его не было…
— Вы его видели, мальчики?
— Он там торчал, — ответил Левик. — Его в плен взяли.
— Кто взял в плен?
— Да эти… южные…
— Где это? Где он сейчас?
— Он изменник, — сказал Митя. — Он им все рассказал, а теперь боится сюда приходить. И пусть лучше не приходит!
Куриловская с тревогой всматривалась в лицо Мити.
Митя сейчас сиял чистым золотом яблоком головы, и его глазенки, острые и напористые, теперь не казались наглыми, а только живыми и остроумными. Назаров с интересом ожидал дальнейших событий, он предчувствовал, что они будут развиваться бешеным темпом. Из своей квартиры, пользуясь хорошим вечером, вышел и Кандыбин. Он недобрым глазом посматривал на нового, остриженного Митю, но почему-то не спешил демонстрировать свои родительские права.
Куриловская в тревоге оглядывалась, подавленная равнодушием окружающих к судьбе Олега. Она встретила любопытный взгляд Назарова и поспешила нему.
— Товарищ Назаров, скажите, что мне делать? Нет моего Олега. Я прямо сама не своя. Семен Павлович еще ничего не знает.
— Его в плен взяли, — улыбнулся Назаров.
— Ужас какой! В плен! Куда-то потащили мальчика, что-то с ним делают! Он и не играл совсем.
— Вот то и плохо, что не играл. Это напрасно вы ему не позволили.
— Семен Павлович против. Он говорит: такая дикая игра!
— Игра не дикая, а вы сами поставили его в дикое положение. Разве так можно?
— Товарищ Назаров, мало ли мальчишки чего придумают? А только у них своя жизнь…
В это время калитка впустила торжественную тройку парламентеров, а четвертым вошел и Олег Куриловский, измазанный, заплаканный и скучный. Мать ахнула и бросилась к нему. Она повела его домой, он шел рядом и хныкал, показывал пальцем на мальчиков.
Мальчикам было не до Олега. Южная армия выставила ни на что не похожие требования: возвратить знамя и признать, что северяне потерпели поражение. Парламентеры утверждали, что Вася и Митя были отпущены потому, что дали честное слово больше сегодня не воевать, — им поверили, а они честное слово не сдержали.
— Какие там честные слова, — возмутился Сережа, — война — и все!
— Как? Вы против честного слова? Да? — человек с пером искренне негодовал.
— А может, они нарочно дали честное слово? Они, может, нарочно, чтобы вас обмануть!
— Честное слово! Ого, какие вы! Честное слово если дал, так уже тот… уже нужно держать…
— А вот если, например, к фашистам попался? К фашистам! Они скажут: дай честное слово! Так что? Так, по-твоему, и носиться с твоим честным словом?
— О! Куда они повели! — начальник рукой протянул по направлению к небу. — К фашистам! А мы как? У нас какой договор? У нас такой договор: и мы красные, и вы красные, и никаких фашистов. Придумали — фашисты!
Сережа был смущен последним доводом и обернулся к своим:
— Вы давали честное слово?
Митя насмешливо прищурился на человека с пером:
— Мы давали честное слово?
— А то не давали?
— А то давали?
— Давали!
— Нет, не давали!
— А я вам не говорил: дайте честное слово?!
— А как ты говорил?
— А как я говорил?
— А ты помнишь, как ты говорил?
— Помню.
— Нет, ты не помнишь.
— Я не помню?
— А ну, скажи, как?
— Я скажу. А по-твоему, как?
— Нет, как ты говорил, если ты помнишь?..
— Не беспокойся, я помню, а вот как по-твоему?
— Ага? Как по-моему? Ты сказал: дайте честное слово, что не пойдете к своему войску. Вася, так же он говорил?
— А разве не все равно?
Но карта врагов была бита. Северяне засмеялись и закричали:
— А они пришли! Честное слово! Тоже хитрые!
Кандыбин, на что уж серьезный человек, и тот расхохотался:
— Чертовы пацаны! Обставили! А кто моего так обстрогал?
Назаров не ответил. Кандыбин придвинулся ближе к мальчикам — их игра начинала его развлекать. Он долго смеялся, когда услышал контрпредложение северян. Смеялся он непосредственно и сильно, как ребенок, наклонясь и даже приседая.
Северяне предложили: пускай их знамя три дня стоит на Мухиной горе, а потом они отдадут, и тогда начинать новую войну. А если не хотят, значит, «Мухина гора — наша».
Парламентеры смехом ответили на это предложение:
— Пхи! Что мы, не сможем себе новое знамя сделать? Сможет, хоть десять! Вот увидите завтра, чье знамя будет стоять на Мухиной горе!
— Увидим!
— Увидим!
Прощальная церемония была сделана наскоро, кое-как; парламентеры уходили злые, а северяне кричали им вдогонку, уже не придерживаясь никаких правил военного этикета:
— Хоть десять знамен пошейте, все у нас будут!
— Ну, завтра держись! — сказал Сережа своим. — Завтра нам трудно придется!
Но им пришлось трудно не завтра, а сейчас.
Из своей квартиры по высокой деревянной лестнице спускался сам начальник планового отдела Семен Павлович Куриловский, спускался массивный, гневный, страшный. За ним, спотыкаясь, прыгал со ступеньки на ступеньку измочаленный жизнью Олег Куриловский.
Семен Павлович поднял руку и сказал высоким властным тенором, который, впрочем, очень мало походил к его фигуре под графа Витте:
— Мальчишки! Эй, мальчишки! Подождите! Подождите, я вам говорю!
— Ой и злой же! Это Олега…
Семен Павлович еще на нижней ступень крыльца закричал:
— Издеваться! Насильничать! Самовольничать! Я вам покажу насильничать!
Он подбежал к мальчикам:
— Кто здесь Назаров? Назаров кто?
Все притихли.
— Я спрашиваю, кто Назаров?
Ваня испуганно оглянулся на отца, но отец сделал такой вид, будто все происходящее его не интересует. Вася покраснел, удивленно поднял лицо и сказал звонко и немного протяжно:
— Назаров? Так это я — Назаров!
— Ага, это ты! — закричал Куриловский. — Так это ты истязал моего сына? А другой? Кандыбин? Где Кандыбин?
Митя напружинил глазенки и повернулся плечом к гневному графу Витте:
— А чего вы кричите? Ну, я Кандыбин!
Куриловский подскочил к Мите и дернул его за плечо так сильно, что Митя описал вокруг него некоторую орбиту и попал прямо в руки к Сереже. Сережа быстро передвинул его на новое место сзади себя и подставил Куриловскому свое улыбающееся умное лицо.
— Где он? Чего вы прячете? Вы вместе издевались?
Куриловский так комично заглядывал за спину Сережи, и Митя так остроумно прятался за этой спиной, что все мальчики громко расхохотались. Куриловский налился кровью, оглянулся и понял, что нужно скорее уходить, чтобы не сделаться объектом настоящего посмешища. В следующий момент он, вероятно, убежал бы в свой кабинет и там дал бы полную волю гневу, если бы в это время к нему не подошел отец Мити:
— Вам, собственно, для чего понадобился мой сын? — спросил он, заложив руки за спину, а голову откинул назад, так что на первом плане оказался его острый кадык, обтянутый красной кожей.
— Что? Что вам угодно?
— Да не угодно, а я спрашиваю, для чего вам понадобился мой сын? Может, вы его побить хотите? Я вот — Кандыбин!
— А, это ваш сын?
— Ох, и стукнет его сейчас! — громко сказал Митя.
Новый взрыв хохота.
Назаров быстро подошел к двум родителям, стоявшим друг перед другом в позициях петушиной дуэли. Вася сейчас не узнал своего отца. Назаров сказал негромко, но голосом таким сердитым, какого Вася еще никогда у отца не слышал:
— Это что за комедия? Немедленно прекратите! Идем ко мне или к вам и поговорим!
Кандыбин не переменил позы, но Куриловский быстро сообразил, что это лучший выход из положения.
— Хорошо, — с деланной резкостью согласился он. — Идем ко мне.
Он направился к своему крыльцу. Кандыбин двинул плечами.
— А пошли вы к…
— Иди! — сказал Назаров. — Иди, лучше будет!
— Тьфу, барыня б вас любила! — Кандыбин двинулся за Куриловским.
Назаров поднялся на крыльцо последним. Он слышал, как в притихшей толпе мальчиков кто-то крикнул:
— Здорово! Вася, это твой папан? Это я понимаю!
В своем кабинете Семен Павлович, конечно, не мог кричать и гневаться: из-за какого-то мальчишки не стоило нарушать единство стиля. Любезным жестом он показал на кресла, сам уселся за письменным столом и улыбнулся:
— Эти мальчишки хоть кого расстроят.
Но улыбка хозяина не вызвала оживления у гостей. Назаров смотрел на него, нахмурив брови:
— Вас расстроили? Вы соображаете что-нибудь?
— Как, я соображаю?
— Орете на ребят, хватаете, дергаете. Что это? Кто вы такой?
— Я могу защищать своего сына?
Назаров поднялся и презрительно махнул рукой:
— От кого защищать? Что вы, его за ручку будете водить? Всю жизнь?
— А как по-вашему?