Вернуть настоящую маму оказалось ни в папиных силах, ни в моих.
Придя раз из школы, я увидел, как светловолосый мужчина в пушистом свитере загружает в багажник серебристого джипа знакомые чемоданы и мамину соболью шубку в прозрачном чехле. В первую секунду я решил, что нас ограбили, а во вторую узнал в мужчине дядю Диму. Он сменил белый «Лексус» на серебристый джип, но я бы узнал этого друга-предателя возле тысячи разных машин. Захлопнув багажник, дядя Дима обнял за талию спустившуюся с крыльца женщину.
Мама, – это была, конечно, она – увернулась со смехом. Взгляд ее скользнул в мою сторону, и лицо с быстротой молнии помрачнело. Будто на него опустилась пыльная паутина. Мама толкнула дядю Диму за машину и засеменила ко мне на тонких каблуках. Пятясь, я отступал по ледяному тротуару. Почудилось, мама сейчас схватит меня и потащит в джип, но она остановилась.
– Мой мальчик, мой, мой мальчик, – лихорадочно зашептала она мне в висок и прижала к себе так сильно, что я чуть не задохнулся. – Я за тобой приеду, заберу тебя, обещаю, мой мальчик, слышишь?
От ее взбитых волос чудно пахло цветочно-фруктовыми духами. Их аромат вызывал в памяти песню о золотом городе и дивном саде, где травы и… гуляют… невиданной…
Мама бормотала:
– Заберу тебя, заберу, жди, – и целовала в макушку.
Я уклонялся от душистых объятий, от напомаженных губ и пытался рассмотреть из-за маминого плеча водителя, сидящего в машине. Он наблюдал за нашим прощанием из-под руки. Взгляд под козырьком ладони был острым, как папина бритва. Левую щеку с угла скулы наискосок бороздил, комкая кожу, розовый шрам, похожий на заползающего в рот червя.
Я где-то встречал этого человека… Нет, не встречал. Но абсолютно точно – видел. Только без шрама.
Прежде чем отстраниться, мама все-таки испачкала мои щеки помадой. Полы распахнутого пальто взвеялись на ветру крыльями, в машине предупредительно открылась дверь…
– Ты вернешься? – крикнул я вслед, но джип ринулся вперед с львиным рыком и полностью заглушил брошенную в ответ фразу.
Я поднимался к квартире, наполненный водой до краев. Дышал открытым ртом и еле сдерживался, чтобы не расплескать себя; я думал, как много механических движений мы делаем и как они усложняются, когда приходится спешить. И почему вода рвется вон из человека, если ему хочется плакать?
Добравшись до туалета, я едва успел спустить штаны и буквально взорвался фонтаном слез, соплей и прочей жидкости. Я стоял над унитазом, держась за стенки, и рыдал от жалости к маме, несмотря на ее измену. А еще – от облегчения. Не в смысле, что облегчился, а что остался с папой.
Блокнот и карандаш – все, что нужно для общения в любой чужой стране. Слова можно заменить рисунками.
– Тебе нравится такая машина? – всплывает голос Щетки.
– Нет.
– Но ты ведь ее нарисовал. Это джип? Он чей – ваш?
– У нас нет машины.
Папина «Нива» сломалась, новую машину мы так и не купили.
– А пирамиды позади почему?
Глаза у Щетки изучающие. Сейчас спросит, ездил ли я в Египет.
– Ты бывал в Египте?
– Нет.
Иногда у меня получается предугадывать ее вопросы.
Она говорит:
– Знаешь…
– Не знаю.
Нечаянно вылетело. Так же нечаянно нарисовались джип и пирамиды.
Щетка смеется, и я невольно улыбаюсь.
– Знаешь, и я там не была. Мечтаю съездить.
…Папа врал про Египет. Мне не известно, где пропадала мама в первый раз. Может, ее заставили посидеть в тюрьме за дебош. А может, мама ездила к дяде Диме в его морской город. Как бы на репетицию – проверить, сумеет ли уйти от нас насовсем. Проверила и убедилась: сумеет.
– Она выбрала дядю Диму, – сказал папа, раз уж я все узнал и врать бесполезно. – Что поделаешь, мама разлюбила меня, так у взрослых бывает.
Меня оглушала мысль, что мама отказалась от нас ради чужого человека, даже в ушах звенело от невозможности в это поверить.
– А как же мы?
– Ну… выходит, по нему она скучает сильнее.
– Мама приедет за мной. Сказала, что заберет к себе.
– Посмотрим, как заберет. – На папиных бритых скулах выступили желваки. Он повернулся ко мне: – Ты хочешь к маме?
Я хотел к маме. Никогда не видел вживую моря. Но…
– Только с тобой.
– Увы, Артем, тебе тоже придется сделать свой выбор.
– Я сделал.
– И?
– Выбрал тебя.
– Твердо решил? Не маму?
– Я не вру. Даже тем, кто мне врет.
Он покраснел:
– Прости… Бывает, взрослые не могут сказать детям правду, чтобы не ранить…
– Папа, я уже не маленький, – вздохнул я. – Если б ты не соврал про Египет… То есть сказал бы, что мама не была ни в каком Египте, я бы огорчился, но гораздо меньше, чем когда узнал, что ты врешь.
– Ладно, – произнес он, помедлив. – Я больше не буду врать тебе.
Мы ударили ладонь о ладонь.
– Ты абсолютно точно хочешь остаться со мной?
Он сомневался. Он мне не верил!
– С тобой. Я не предатель.
Папа как-то странно посмотрел на меня. И засмеялся:
– Что ж, прекрасно! Будем жить вдвоем.
Мы снова ударили по рукам, и он встал:
– Тебе пора спать.
– Подожди. – Я достал фотографию из приготовленного альбома. – Кто этот человек?
– Этот человек? – замешкался папа. – Молодой мужчина, как видишь…
– Тут и мама рядом с ним молодая. Кто он?
Папа снова опустился на диван, но ответил не сразу:
– Это мамин брат.
– Мамин брат? – удивился я. – Мой дядя?!
– Дядя Семен.
– Почему я никогда не слышал о нем?
– Потому что твой дядя… в тюрьме, – трудно проговорил папа.
– Он вор?
– Нет.
– Бандит?
– Уф-ф… Кажется, я зря пообещал тебе не врать.
– Мамин брат вышел из тюрьмы, папа. Он был в машине.
– Вот как?..
Папа поднялся и зашагал кругами по комнате. Мысонок поскакал за ним, подумал – игра.
– Значит, вышел, – пробормотал папа. – Значит, Тася позволила этому мерзавцу приехать к ней… Зачем?! Не завидую Димке…
Он ходил, взлохмачивая пальцами волосы, глаза перебегали с предмета на предмет и сквозь меня. Я испугался, как бы папа нечаянно не задавил кота, и взял его на руки.
– Папа.
– Да? – взглянул он туманно. – Иди спать, Артем, скоро двенадцать.
– На фотографии у дяди Семена нет шрама на лице, а я видел. Это от удара ножом? Он выжил?
– Раз ты видел его, значит, выжил.
– Нет, я о другом человеке… Который ударил.
Папа рассердился:
– Все! Даже правде есть какой-то предел! Спать!
…Ночью я бежал по тропе под высокими деревьями, полными желтых плодов. Кровь сочилась из них и капала на листья. Красные листья шумели, в их шелесте различались два слова, повторяемые бесконечно: «Убийство! Убийство! Убийство!»
Впереди показалась мама, за ней гнался бандит, настигал ее и хихикал точь-в-точь как Стас Москалев. В руках у бандита звенели наручники, изо рта лез толстый червяк, на лаковой розовой головке червяка бешеным хула-хупом вертелся кружок скотча… И в мою голову рухнула страшная догадка: это мистер Флинт!
Огр собирался убить маму, а я ничем не мог ей помочь. Ноги приросли к тропе, я только кричал. Далеко над колосьями пшеничного поля мелькали лица Томаса, Питера… мисс Эстер… Ни мама, ни Огр, никто из беглецов почему-то не видели меня и не слышали моего крика.
Но услышал папа.
– Проснись, Артем, – сказал он откуда-то снаружи. И добавил тихо: – Боже, какой я дурак…
Щетка сама принесла с раздачи поднос с двумя тарелками, полными борща. Неплохо! (Готовят ли борщ в тюрьме?)
– Не возражаешь, если я пообедаю с тобой?
Взрослые всегда так: сначала сделают, потом спрашивают.
– Вам разве домой не надо?
– Я одна дома.
Киваю.
У нее нет детей и мужа? Значит, по-английски она – мисс.
– На второе тефтели с гречкой, – сообщает Щетка. Держит ломтик хлеба под ложкой (у папы такая же привычка). – Вообще-то на обед я езжу к отцу. Но сегодня у него сестра с мужем. Впервые тут обедаю. Хозяйка из меня никудышная, а борщ люблю. Вкусный, правда?
Киваю.
Вполне съедобный борщ, хоть и с тушенкой. А тетя Надя готовит из овощей с мясом и каких-то хитростей. Хитрости в этом деле – самый необходимый ингредиент. Щетка, наверное, такого борща не пробовала. Мы с папой до тети Нади тоже варили борщ с тушенкой. Консервированный.
Мы привыкали жить без мамы – и понемногу привыкли. Папа перевелся на другую работу. Ближе к дому, с меньшей зарплатой, зато без командировок. На завтрак мы растворяли в чашках «Кнорр» суповой концентрат, а обедали в кафе. Брали домой сэндвичи, пару салатов в пластиковых контейнерах и что-нибудь для Мысонка вдобавок к кошачьему корму. Потом папа стал кухарить сам и снял с обеденного стола матерчатую скатерть – бесполезную вещь (заколеблешься стирать). Мне доверял разогревать к его приходу бутерброды в микроволновке: белый хлеб с оливками и сыром. Или с колбасой, вареным яйцом и помидорами. Мазнуть майонезом, соленый огурчик сверху – получается не хуже пиццы.