Читать интересную книгу Поп - Александр Сегень

— И что же, ты один уцелел?

— Возможно, ещё кто-то спасся и объявится.

— Как же тебе удалось?

— Ранен был в руку и в голову. Очнулся в лесу, дошёл до села Закаты. Там меня спрятал один знакомый человек, Николай Николаевич Торопцев. Под куполом храма у священника Ионина.

— А вот товарищ Невский не прятался под куполами храмов, — рассердился командующий. — Раненный, он добрался до нашего расположения и лечился в нашем полевом госпитале.

— Как? Он здесь?

— Можете с ним повидаться. Не знаю, где были вы, но он тоже участвовал в бою за взятие аэродрома. Объясните, как понимать?

— Возможно... Быть может, он совершил манёвр, о котором не поставил меня в известность?. А что он обо мне говорит?

— К счастью для вас, он говорит, что вы отчаянно сражались и пали смертью храбрых. Вы свободны.

98.

В покровский канун в Закаты приехал Фрайгаузен. Отстоял службу, исповедовался батюшке вместе со всеми, и отец Александр пригласил его отужинать.

— Вы, отец Александр, буквально обросли детьми, — говорил полковник, когда они все вместе шли из храма.

— Не без вашей помощи, — с укором сказала матушка.

— А какие из Саласпилса? — спросил полковник.

— Вот этот Виталик, бывший Витас, — показал батюшка, — и вот та Леночка. Говорунья, каких свет не видывал. Иной раз так и подмывает топнуть ногой: «Заткнись!» Да как вспомнишь, откуда я ее выцарапал...

— А другие дети?

— Двух взял Николай Николаевич Торопцев, девочку Галю — учитель Комаринский, одного Чеховы забрали.

— Нет, я спрашиваю, как другие дети восприняли пополнение?

— Отменно восприняли. Так, словно нашлись ещё их братик и сестрёнка. Они у меня все хорошие. К Православию тянутся, прилежные детишки. И, слава Богу, не болеют. К целителю Пантелеймону часто ходят прикладываться. Он помощник великий в деле здравоохранения. Каждому врачу надобно иметь его при себе. А сколько врачей это понимают? Единицы. А в Сырой низине вспышка дизентерии. Моё пленное воинство болеет. Люди умирают. А Вертер с самого Успения запретил нам всякое общение с заключёнными. И не разрешал ни разу с тех пор привозить им обеды. Сначала говорил, что в лесах действует банда террористов, и пока их не уничтожат, лагерь закрыт для общения. Теперь партизан уничтожили, теперь что? Почему нельзя? А вот просто: нельзя и всё! Прикажите ему, Иван Фёдорович.

— Я поговорю с Вертером, — нахмурился Фрайгаузен, отводя глаза в сторону. — Но и вы должны пойти нам навстречу. Зайдёмте в дом, там договорим.

— Извольте.

— После ужина с глазу на глаз.

— Ладно и так.

Ужинали все вместе. Матушка испекла в огромной сковороде картошню — её коронное блюдо. Сваренную картошку она толкла и взбивала, как сливки, добавляла туда молоко и яйца, укладывала на сковороде, как пирог, и запекала в русской печи. Получалось несказанно вкусно и красиво. Сверху картошня покрывалась красно-коричневой огненной корочкой, внутри была жёлтая, пышущая жаром. И так-то пальчики оближешь, а если ещё сверху полить луковым соусом, то просто объедение.

— Ну что, дас ист гут? — спрашивал батюшка, видя, как Фрайгаузену нравится угощение. — Шмект?

— Шмект, — мурлыкал русский немец.

Дети сосредоточенно уплетали матушкино произведение искусства. Даже Виталик и Леночка, которые поначалу с ужасом взирали на явившегося к ним в дом господина в немецкой военной форме, забыли про свои страхи и старались просто не глядеть в сторону Фрайгаузена. Леночка осмелела настолько, что спросила:

— Дедушка, а можно мне будет ещё малюсенький кусочечек? Вот такусенький, — она показала мизинец.

— Всем по такому ещё достанется, кто не насытится, ­— сказала матушка. — Только какой же он тебе дедушка? Я сколько раз повторяла тебе, зови его отец Александр.

— Ибо я мужчина ещё молодой, — смеялся батюшка. И мне ещё только седьмой десяток лет. Хоть хожу я с бородой, хоть и весь совсем седой, человек я молодой. «Отец Александр» — не надо, зовите меня все неофициально батюшкой.

— А нет, ты мой дедушка, — возразила Леночка.

— Вот настырная! — с укором сказала Алевтина Андреевна.

— Ну пусть, если ей так нравится, — сказал батюшка. Ино я и могу уже быть дедушкой.

Потом осмелел и латышок. Он вдруг посмотрел строго на немца и произнёс:

— А меня крестили.

— А он у нас латыш! — сказала Леночка.

— Ты сама латыш! — обиделся Виталик.

— Витас! Витас! Биттес-дриттес! — не унималась девчонка.

— Был Витас, а ныне — раб Божий Виталий. А кое-кого я могу и оставить без добавочной картошни, — пригрозил батюшка.

— А я, когда тут подвизался, меня тоже первым делом крестили, — сказал Коля.

— Ишь, как выражается — «подвизался», — умилился отец Александр. — Вижу, быть тебе, Коля, священником.

— И я священником! — сказал Саша.

— И я! — подхватил Миша.

— И я священником! — заявила Людочка.

— Девочки священниками не получаются, — возразил Витя. — Если хочешь, я вместо тебя священником буду. А ты матушкой.

— С тобой?

— Со мной нельзя, мы с тобой кровные.

После ужина Фрайгаузен и отец Александр отправились погулять, запретив кому-либо сопровождать их.

— Слушаю вас, Иван Фёдорович.

— Ни для кого уже не секрет, что наша летняя наступательная кампания провалилась, — скорбно заговорил полковник. — Положение германской армии сложное. Время победных реляций кончилось. Ведомство Розенберга оказывает на нас сильное давление в отношении священников Псковской Православной миссии. Указано, что священники на территории рейхскомиссариата Остланд обязаны ежедневно совершать молебны о победе германского оружия.

— Ох-ох!

— Завтра праздник Покрова Божьей Матери. Он, как известно, ведет свое происхождение от того, что русские корабли с угрозой подошли к Константинополю, но греки опустили в воду покров с головы Богородицы, на море поднялась буря и потопила все корабли. Вы можете сослаться на этот случай и сказать, что не всегда мы празднуем русские победы. Что сейчас Сталин и его армия такие же язычники, как те Аскольд и Дир, которые хотели захватить православный Константинополь. И что в праздник Покрова Богородицы надо молиться, чтобы новая буря смела Красную Армию новых безбожников.

— И вы думаете, я соглашусь на такое? — смело спросил отец Александр. — Никогда! К тому же вы, голубчик, перепутали. Покров это совсем иное. Не про корабли... Там Константинополь был в осаде со стороны мусульман, а наши предки участвовали в той осаде, будучи язычниками. Разница большая!

Фрайгаузен остановился и вдруг свирепо посмотрел в лицо священника:

— Вы обязаны призывать Божью благодать на Германию!

— Перед кем обязан?

— Перед Богом.

— А моему духовному уху слышится иное.

— Вы можете пострадать за свой отказ. Гитлер чётко произнёс, что по приходам Псковской Православной миссии необходимо провести децимацию.

— Это что-то из римской истории?

— Да. Это когда войско проигрывало сражение, над ним производили децимацию — лишали жизни каждого десятого солдата.

— Но сражение под Курском проиграла не Псковская Православная миссия. Пусть и производят децимацию в вермахте.

— Отец Александр!

— Что, герр оберст?

— Если вы будете упорствовать, я не смогу больше покровительствовать вам. Подумайте о своей огромной семье.

— Над моей семьёй — покров Богородицы. И над всей Россией. И это не важно, что Сталин и его люди безбожники. Гитлер ещё худший безбожник. Я бы сказал и сильнее: ваш Гитлер — наложник сатаны.

— Отец...

— Не перебивайте меня, герр оберст! Ваш вермахт трещит по швам, вы наступали на Москву и проиграли сражение. Всё сваливали на мороз. Летом прошлого года вы опять успешно наступали летом и опять проиграли зимой под Сталинградом. Опять виной всему — морозушко. Но в этом-то году вы получили по зубам не в страшный мороз, а в самое что ни на есть лето! Вы говорите, что я пострадаю. Христианину только радостно пострадать за истину Христову. Это большая честь для него. Если Христос пострадал за меня, почему же я не должен пострадать за Него? Пусть меня лучше немцы расстреляют, чем наши, когда придут. Вы говорите, пострадает моя семья. Но послушайте, не в этом году, так в следующем Красная Армия докатится досюда. И что будет с моей семьёй, если я стану произносить гитлеролюбивые воззвания?

— Если даже это и произойдёт, ваша семья эвакуируется в Германию. Я вас заверяю, что не брошу, переправлю и устрою как надо.

— А если Красная Армия придёт и в Германию?

— Бог этого не попустит!

— В футбол вы, конечно, лучше... Да не хочу я в Германию! И детей туда не отдам. Мои-то, которые из Саласпилса, при одном только виде вашей формы чуть в обмороки не падают. У них кровь забирали. Якобы для детей Германии, у которых недостаток крови. Это как понимать?

— Это никак не надо понимать... Среди немцев, увы, тоже попадаются мерзавцы.