— Вцепись в мою спину, схвати меня! — сказал он жаждуще. Я осторожно взялась за его спину, и он задергался, словно в отчаянии. У меня между ног было сухо и саднило; поторопился бы он. Никогда прежде Ферейдун не делал этого так долго. Я снова взглянула ему в лицо и встревожилась — он напомнил мне о человеке и осле, которых я видела в тот день у мельницы. Они брели круг за кругом, толкая тяжелый камень, размалывавший зерно, человек и животное, отупевшие от повторяющейся работы.
Неужели Ферейдун так скоро устал от меня? Неподвижно я лежала в его объятиях, не зная, что делать. Когда стало ясно, что ничего не выходит, Ферейдун откатился от меня и лег на спину, уставясь в потолок. Уголком глаза я изумленно следила за напряжением между его бедрами, словно это шест, подпирающий шатер, совсем как в первую ночь, которую мы разделили. Но глаза его были полны скуки, бескрайней, как небо. Шли минута за минутой, и я уже начала различать шаги людей, проходивших в темноте возле дома.
— Повернись на бок, — наконец раздраженно сказал Ферейдун.
Я покорно повернулась к нему спиной и осталась лежать, сдвинув ноги и гадая, что будет дальше. Снова вздохнув, он приподнял мою правую ногу и согнул ее в колене так, что она легла на его правое бедро. К этому времени я была суха, как песок пустыни, и когда он попытался войти в меня, то не сумел проскользнуть. Сон опять потянул меня мягкой, настойчивой тягой.
Ферейдун отодвинулся от моего тела и опять лег на спину. Он нащупал мою руку и положил ее себе между бедер, показывая, как двигать ею вверх и вниз.
— Быстрее, — сказал он вначале. Потом: — Не так сильно. — И позже: — Выше, у конца. — И наконец: — Ладно, не надо!
Ферейдун отвернулся, и я услышала, как кожа зашлепала о кожу — звук, становившийся все громче по мере того, как убыстрялись движения руки. Вскоре он тяжело задышал от наслаждения, а через несколько минут застонал и оросил собственную руку. Я никогда не знала, что он может так обращаться с собой. Почему он не обрел наслаждения со мной? Ведь я же сделала все, чему он меня учил.
Без рук Ферейдуна, обнимавших меня, я скоро начала дрожать, но он не пошевельнулся. Я перекатилась на покрывало, чувствуя себя одинокой. Мы поговорили несколько минут, но от разговора мне стало еще тяжелей. Хотя я была вымотана, сон не шел, чтобы дать мне облегчение. Я долго лежала, бодрствуя, и старалась понять, почему потерпела неудачу. Я знала, что веду себя так, будто присутствие Ферейдуна радует меня. Но я все же устала до потери сознания, и доставить ему удовольствие означало просто сделать еще одну работу для кого-то. Я измучена, измучена и опустошена. Последнее, что я слышала перед тем, как все-таки уснуть, был рев ослов, которых погонщики вели на базар. Самый печальный звук в моей жизни.
Когда утром я открыла глаза, Ферейдуна уже не было. Впервые он ушел, не попрощавшись со мной. Комната без него казалась пустой и утратившей страсть. Быстро одевшись, я выскользнула в дверь и поспешила домой.
Тем вечером я закончила свою работу и ушла из дома Гостахама к Нахид. Сейчас больше, чем когда-либо, мне нужна была подруга. Я жаждала облегчить свое сердце и услышать ее совет, но знала, что не смогу ей открыться. Все, что ей нужно было сделать, — это однажды вечером в хаммаме рассказать Хоме чуть больше обычного, и город будет знать мою историю еще до заката. Если Ферейдун не собирался возобновить свой контракт — а теперь у меня были причины верить, что он недоволен, — то сигэ было лучше умереть побыстрее.
Всю дорогу к кварталу Четырех Садов солнце обрушивалось на мою голову, а земля, казалось, обжигала сквозь тонкие туфли. Свет пробивался сквозь вуаль так, что глаза ломило. Даже река ослепительно сверкала в томительном зное. Где-то жарили печеночный кебаб, и вонь его забиралась под мой чадор. От мысли, что в такую жару можно есть, меня затошнило. В животе забурчало. Остановившись, я перегнулась и попыталась опустошить желудок, но ничего не вышло.
Когда я пришла к Нахид, она провела меня в свои комнаты и приказала служанке быстро принести лимонного шербета.
— Тебе очень жарко, — сказала она.
Я освежилась, и, когда слуги вышли, Нахид вынула последнее письмо из своего тайника в поясе, обмотанном вокруг талии.
— Ты не поверишь. Слушай, что он пишет.
«Свет моего сердца, за последние месяцы я узнал тебя ближе, чем любую другую женщину, исключая моих родных. Бог даровал нам слово и перо, но я никогда не думал, что женщина может владеть ими обоими так чудесно. Твои „алиф“ словно кипарисы, прямые и высокие; твои „ба“, с нежными точками внизу, словно родинки на щеке любимой. Они покорили меня; каждая буква, написанная тобой, все глубже и глубже заманивает в сети мое сердце. Так властно твои слова завоевывают меня, что я начинаю видеть их на твоем лице, — вспыхивают лишь однажды и, увы, исчезают, но в них достаточно прелести, чтобы заполнить жизнь. Кудри вокруг твоего лица как буква „джим“, безоглядно завивающиеся, чтобы вонзиться в сердце любящего. Твой рот, бутон розы, пронзающе алый, крохотный и драгоценный, словно буква „мим“. Но ярче всего, когда я грежу о тебе, мне вспоминаются твои изумрудные глаза, прекрасные и дивные, словно буква „саад“. Я жажду каждого твоего слова. Не оставляй меня больше в страданиях. Дай согласие стать моей женой, чтобы делить с тобой каждое мгновение твоей жизни, и я буду лелеять тебя, пока не будет дописана последняя буква наших жизней».
Когда Нахид закончила, ее глаза переполняли слезы, но она сидела, не утирая их. Я никогда не видела прежде влюбленной женщины и позавидовала чистоте ее чувств. Ах-ах! — сказала я. — Какой алмаз, какой принц между мужами.
Но даже когда я говорила это, сердце мое обливалось слезами, которые Нахид могла пролить открыто. Никто не любил меня так, как Искандар любил Нахид. Я не знала, как заставить сердце Ферейдуна рваться от любви и вожделения, но, несмотря на горе, должна была оставаться молчаливой. Я не могла разделить с нею мои печали и погрузиться в сочувствие и утешение, которыми она непременно омыла бы меня. Это было бы хуже всего.
— Да, Искандар любит меня, — сказала Нахид, и слова были как мед на ее языке. — И сердце мое отдано ему. Я ничего так не хочу, как проводить часы с ним рядом.
Теперь, когда я узнала больше о мужчинах и женщинах, я не верила, что игрок в чавгонбози мог только шептать слова любви. Он непременно хотел обнюхать Нахид, раздвинуть ее бедра, как Ферейдун раздвигал мои.
— Иншалла, он будет любить тебя словами, но и телом тоже, — неосторожно сказала я.
Глаза Нахид, кажется, прояснились на секунду.