Тума стал не только родоначальником бразильского футбольного радиорепортажа, но и основателем первой из двух главных его ветвей или «школ», которые существуют и сегодня, условно названные «реалистической» и «поэтической».
Да, он был «реалистом»: в каком бы ритме ни проходил матч, как бы стремительно не развивались и не менялись игровые ситуации, Николау успевал за мячом и игроками, фотографически точно воспроизводя для слушателей ход игры. Для этого ему пришлось говорить очень быстро. Вскоре его прозвали «Спикер Пулемет» (в те времена понятия «диктор» или «комментатор» в бразильском радиоэфире не существовало, и всех, кто вел радиопрограммы, именовали английским словом «спикер»). И до сих пор многие в Бразилии считают, что Николау был самым «скорострельным» репортером в истории отечественного радио.
Свою приверженность «реалистическому» стилю Тума обосновал очень просто, и, мне кажется, было бы полезно, чтобы к его словам, сказанным более полувека назад, прислушались бы сегодняшние наши рыцари футбольного радиорепортажа, позволяющие себе в ходе матча болтать о чем угодно, кроме того, о чем они действительно должны говорить: «Радиорепортер обязан быть всего лишь фотографом. Своим голосом он фотографирует и передает слушателю все то, что происходит на поле».
Гениально сказано! И это стремление к максимально точному воспроизведению происходящих событий привело однажды к тому, что работа Николау вызвала протесты и негодование. Правда, в данном случае он работал не на футболе, а рассказывал об автомобильных гонках, проходивших на улицах Сан-Пауло. И в самом конце этого состязания, когда французская спортсменка Хелле Нисе попыталась на последней прямой, у самого финиша обойти бразильца Маноэля де Тефе, автомашины столкнулись, француженка была выброшена в воздух, разбилась насмерть, ее машина полетела в толпу.
Раздались страшные крики, стоны, кровь потоками брызнула на асфальт, на стены домов, на людей…
Несколько человек погибли мгновенно, десятки были ранены.
И все, происходившее прямо перед глазами Тумы, он рисовал лихорадочной пулеметной скороговоркой, не забывая самых животрепещущих деталей: «оторванная рука», «вывалившиеся в пыль внутренности», «размозженная о камни голова» и так далее…
Учитывая, что за ходом гонок с помощью репортажа следили сотни тысяч бразильцев в разных городах страны, и у многих из них друзья или родственники находились близ трассы, страну охватил ужас, и на радиостанцию посыпались звонки слушателей. Одни требовали уточнений, просили немедленно дать в эфире фамилии пострадавших, другие возмущались шокирующим «реализмом» репортажа.
Тума оправдывался законами жанра: «Я обязан говорить о том, что вижу!».
И все тут.
Николау был скуп на язык, он не придумывал никаких поэтических метафор, не давал игрокам прозвищ, не прибегал к артистическим приемам, чтобы расцветить, разукрасить свой репортаж. Он просто расказывал о том, что видел. Так же действовали и его первые последователи: Ребелло Жуниор и Педро Луис.
Правда, первый из них явился родоначальником самого знаменитого «фирменного знака» бразильских, а теперь и не только бразильских футбольных репортеров: Ребелло начал обозначать забитие гола протяжным воплем «Го-о-о-о-о-о-о-ол!», который тянулся несколько долгих секунд.
Но вскоре на различных радиостанциях страны появились и приверженцы иного стиля в футбольном репортаже – «поэтического». Если «реалист» Тума называл мяч только одним этим словом: «bola», то его конкуренты, пытаясь разукрасить свою речь, прибегали ко множеству синонимов, сравнений и эпитетов. Учитывая, что в португальском языке упомянутая «bola» – женского рода, в ход шли такие изыски, как «толстушка», «кругляшка», «девчонка», «ребенок», «негритянка» (мячи тогда были черные или коричневые), «леонора».
А иногда прибегали к более «весомым» и менее поэтическим выражениям: «баллон», «кожаный баллон», «кусок кожи».
Впрочем, должен заметить, что на русском языке все это звучит довольно странно и куда менее «гладко», чем на португальском.
Приверженцы «поэтического» стиля довольно быстро начали изобретать прозвища для футболистов: Фриденрайх превратился у них в «Тигра», Леонидас – в «Черный Диамант», Жарбас стал «Черной стрелой», Фейтисо – «Императором футбола»!
Кстати, само это имя «Фейтисо», фигурировавшее во всех протоколах, тоже ведь не было «именем». Футболиста звали Луис Матозо, а «Фейтисо» -прозвище, означавшее «Чудотворец». Оно было дано Луису с первых же его шагов на футбольном поле за его действительно чудесные финты, ну, а потом от избытка чувств он был прозван еще и «Императором». Что было особенно почетно в те времена, ибо Луис Матозо был «колорэд», попросту говоря негром…
Но вернемся, впрочем, к теме нашего разговора – футбольным репортерам, точнее, к их страсти давать футболистам пышные прозвища.
Прозвища давались и командам: «Васко да Гама» конца сороковых годов именовалась «Экспрессом Победы», «Сантос» – стал называться «Рыбой», «Ботафого» – «Прославленным».
Сторонники «поэтического стиля», ведя репортажи, изощрялись и при описании игровых ситуаций и эпизодов. Если игрок оступился и потерял мяч, то Осмар Сантос говорил: «Он наступил на помидор!». Когда игроку удавался хороший удар по воротам, в эфире звучало поощрительное: «Туда, туда ее, именно этого она (то-есть, bola-мяч) хочет!». Когда пас оказывался слишком сильным, и игрок не успевал догнать мяч, следовал ироничный комментарий в адрес того, кто перестарался: «Ошибся в дозе!»
Фиори Жиглиотти из радио «Бандейрантес» стал одним из самых щедрых на поэтические сравнения и философские метафоры футбольных репортеров. Начало каждой игры он ознаменовывал традиционно пышной фразой: «Прозвучал свисток судьи, и занавес подымается! Игра началась, уважаемая бразильская торсида!».
В острые моменты Фиори нервно восклицал: «Ох, выдержит ли мое сердце?!». На последних минутах матча любил повторять: «Игра близится к закату». А после финального свистка арбитра неизменно констатировал: «Занавес опускается, спектакль завершается». Но при этом сторонники этого «поэтического» стиля все равно считали главной своей задачей нарисовать точную картину матча, упомянуть о каждой передаче мяча, каждом ударе, каждом броске вратаря.
…Возможно, кто-нибудь из читателей недоумевает, к чему все эти исторические детали? Но мне они кажутся интересными, поскольку помогут понять психологические предпосылки и исторические корни современного бразильского футбольного радиорепортажа, о котором я собираюсь рассказать и который, повторю еще раз, является столь же высококласным образцом спортивной журналистики, каким в сфере мирового футбола является его бразильская ветвь.
Но прежде, чем перейти к рассказу о сегодняшних мастерах футбольного радио (а заодно и телевидения), расскажу еще об одном выдающемся классике прошлого.
АРИ БАРРОЗО – БРАЗИЛЬСКИЙ СИНЯВСКИЙ
Когда 28 августа бразильская сборная готовилась выйти на поле стадиона «Динамо» в Москве, выстроившийся перед Северной трибуной военный оркестр, исполнил несколько популярных мелодий. Одна из них вызвала радостное оживление: народ услышал что-то знакомое, веселое, ритмичное. А бразильцы уже собиравшиеся в туннеле перед выходом на поле, сразу же заулыбались и застучали бутсами, привычно отбивая ритм. Это была самая знаменитая, самая любимая их мелодия: «Бразильская акварель».
Для каждого сына этой земли она значит примерно то же, что для россиян «Подмосковные вечера». А популярность ее автора в Бразилии равнозначна тому, что для нас, в России, означают, к примеру, имена Исаака Дунаевского, Василия Соловьева-Седого и Александры Пахмутовой вместе взятые, в одном лице. Короче говоря, автор «Бразильской акварели» Ари Баррозо, скончавшийся в 1964 году, до сих пор остается и останется навечно одним из самых популярных в своей стране композиторов.
Музыка была главным делом его жизни, но не единственным: в тридцатых-пятидесятых годах Ари был популярнейшим футбольным комментатором. Точнее сказать, одним из родоначальников бразильского футбольного репортажа. Об этом и пойдет сейчас речь.
Детство, юнность, его университеты
Трагедии и улыбка Фортуны, успех и разочарования, счастье и «непруха», постоянно противостоя и сопутствуя друг другу, сплелись в его жизни в тугой клубок. Как непрерывное и раздражающее своей неотвратимостью чередование: «полоска белая, полоска черная».
Так было с самого начала его жизни, откуда мы и берем старт повествования: 7 ноября 1903 года, когда Ари родился в маленьком городке Уба в штате Минас Жерайс. Отец, доктор Жоан Эванжелиста Баррозо был весьма уважаемым человеком: прокурором города и депутатом муниципального собрания Минас Жерайса. А матушка, на редкость красивая, хрупкая, стройная женщина, была, как сейчас принято говорить, «домохозяйкой».